Месть смотрящего
Шрифт:
– Как это? – Платон выглядел почти обескураженным.
– А вот так, милейший! Где же это видано, чтобы человека привязали к раскаленной печи, а он потом еще и живым остался? Не удивлюсь, если они тебе после всего этого еще и кланялись.
– Было и это, – едва улыбнулся Платон и почувствовал, как спекшиеся губы треснули, брызнув на подбородок солоноватым кровавым соком. Парень ему определенно нравился, и даже не только потому, что тот оказался его спасителем. – Как тебя звать?
– Егор… Нестеренко.
– Егор, значит. А меня Платон. Должник я твой. А я из тех людей, которые про долги не забывают. Даже если в могиле буду… крикнешь меня, Егор, так я землю руками разбросаю и к тебе на божий свет выползу… И в беде не оставлю.
– Что дальше думаешь делать, Платон? – Егор положил влажную тряпку на обожженное бедро, и Платон мгновенно почувствовал, как саднящая боль ушла, уступив место благодати и успокоенности.
– Обет я себе дал: если в живых останусь, в священники подамся. Богу служить буду.
Егор мягко улыбнулся:
– Значит, теперь будет кому с меня грехи снимать.
Глава 2
Неожиданное откровение
Платон закончил свой рассказ. Варяг, глядя на него, потрясенный, молчал. Наконец он выдавил:
– Так, значит, ты с Егором Сергеевичем был… – и не закончил.
Платон выпроводил племянницу из горенки и присел к гостю поближе. Помолчав, он со значением произнес.
– А ты, стало быть, Владислав… Варяг! – Платон глядел на него с нескрываемым интересом и почтением. – Про меня-то Егор тебе не сказывал? Нет?.. А он ведь у меня часто бывает. Мы с ним с той поры, как он меня спас, лет тридцать не виделись. А потом вдруг случайно встретились – знаешь где?
Владислав помрачнел:
– Где же?
– В Перми! Я там в конце пятидесятых служил в одной церквушке. Он зашел поглядеть на иконостас – и мы с ним нос к носу столкнулись. Сразу узнали друг друга. Адресок он мне свой московский оставил. А потом, как я здесь осел, стал часто гостевать. С тех пор регулярно видимся.
– Как часто, отец?
– Не скажу что каждый год, но раз в два-три лета непременно сюда наезжает. Мы тут с ним на охоту ходим, по грибы. Он любит лес. Говорит, тут его размаривает… Отдыхает душой. – Платон усмехнулся в бороду и перекрестился. – Не мудрено, парень, что ты обо мне не слыхал. Он же об этих своих выездах сюда ни единой душе не говорит – даже дочке, Викуше. Это наша с ним тайна! Да… Ну а сейчас-то как он там? Викуша как? И почто мне заранее не сообщил, что ты придешь? Почему от Муллы весточка пришла, а от Егора – нет?
Варяг крепко сжал зубы, так что челюсти заломило. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом выложить деду страшную новость.
– Нет больше Егора Сергеевича, отец. Умер он.
– Как так умер?!
– Погиб. И Вики нет больше…
Глаза Платона, до сего мгновения горящие двумя яркими угольками из-под косматых седых бровей, разом потухли. Морщинистые руки, лежащие на столе, задрожали.
– Как же это? Он же не болел вроде? А с Викой-то что же случилось?
– Не болел он, отец, – жестко сказал Варяг. – В авиакатастрофе погиб. Летел в самолете – и разбился. А Вику убили. Да и Егора Сергеевича, если по правде, тоже убили. А чтоб его отправить на тот свет, еще двести человек заодно угробили.
– Горькие дела! – прошептал старик. – Видать, добрались все-таки до него. И ее не пощадили! – Он поднялся и двинулся к двери, точно хотел выйти из горенки, но передумал и вернулся. – Я о тебе много знаю, Владислав. Мы с Егором вот в этой горенке до утренней зорьки разговоры вели о тебе, о деле его, о России нашей… Сложное дело он задумал и страшное. Сейчас сам черт не разберет, что в стране творится. Я в этом ничего не пойму. Егор пытался мне мозги прочистить, да, видно, уж стар я, не в силах… На веру брал его слова, потому как мы с ним, почитай, полвека знаемся, пуд соли съели. И я же ему помогал чем мог все эти годы. Он же мне наказал и тебя сберечь в случае чего. Да разве мог предположить Егорушка, что ты вот так у меня очутишься. Но судьба она штука странная… Вот взяла тебя за руку и привела прямиком ко мне… – Он горько усмехнулся. – Никак Егор с того света посодействовал.
– Так ты если знал про меня, неужто не догадался? – с улыбкой спросил Варяг.
– Не догадывался. Сначала в толк не мог взять, кто ты таков. Хотя наколочку твою на груди видал, а не догадался. Только вчера меня вдруг осенило. И как же вышло, что ты припозднился так? И еще, вижу, ты тайничок в дупле не нашел?
Варяг махнул рукой.
– Долго рассказывать, отец. А я ведь поначалу почему тебе чушь стал лепить – мне ведь Мулла не сказал, что ты с внучкой живешь. Принял тебя за другого человека.
– Понятно, – усмехнулся Платон.
– А тайничок твой я нашел, – продолжал Варяг, – только он пустой оказался. Там до меня чужие побывали. Словом, слава богу, что добрался до тебя. А то бы так и подох в тайге.
– Да ну тебя! – Платон усмехнулся. – А скажи-ка мне…
Тут скрипнула дверь – вошла Елена. Лицо ее было бледно.
– Дед, все равно я все оттуда слышу, дай мне с вами посидеть.
Платон вопросительно посмотрел на Варяга, тот чуть кивнул: пускай, мол. Елена села на лавку у стены и замерла.
– Ты, отец, хотел мою историю послушать, – начал Варяг глухо. – Но ведь тебе и так про меня все известно. Так что рассказывать мне тебе нечего. Но если хочешь, я тебе расскажу, почему убили Нестеренко…
И Варяг стал рассказывать, не утаив от удивительного старика ничего из событий полугодичной давности – о его неожиданном аресте в Америке и заключении в американскую тюрьму, о приезде в Сан-Франциско Нестеренко, о перелете в Шереметьево, о побеге, о гибели Вики… Все, вплоть до страшного марш-броска под землей, лесной схватки с рысью и о неожиданной встрече в охотничьем домике с тремя незадачливыми бродягами…
Варяг, рассказывая, будто со стороны смотрел на все, что с ним произошло, и только теперь осознал, как нужно было ему выговориться, чтобы понять, где, на каком свете он находится, попытаться угадать, куда теперь поведет его сумасшедшая судьба. Он вдруг впервые по-настоящему ощутил, что остался совсем один, что все, кого он любил, либо мертвы, либо находятся неизвестно где. И понял, что с этого самого момента жизнь его начинается сначала, как это было уже не раз.
Закончив, он, сам потрясенный собственным рассказом, умолк. Дед тоже хранил молчание, и Елена, боясь пошевелиться, ждала, пока слезы, давно катящиеся по ее щекам, сами высохнут.