Месть вора
Шрифт:
Токмо Тебе, Владыко мой, известен Тебе плач сердечный мой.
Самому творцу, Создателю, и всех благих подателю.
Кто бы мне дал источник слез, я плакала бы и день и нощь.
Исчезнуша мои слезы о моем разлучении.
Умолкла гортань моя, и несть того, кто в утешил мя.
В одном сарафане и легкой безрукаве ее трясло от пронизавающего осеннего холода, но она не ощущала его. Солнце успело проделать немалый путь и давно перевалило за зенит, но она не замечала этого, машинально поворачиваясь следом за ним. Уставшая сидеть без дела Зарава начала подвывать, но она не слышала воя. Ей сейчас было не до чего. Она была в другом измерении, далеко-далеко отсюда. ОНА была с НИМ, и ничего более ей не надо было…
Кто бы дал мне голубицу, вещающу беседами.
Донесла бы до мира рыдания, сердечную печаль мою,
Возвестила бы Косте, всевозлюбленному моему:
Коста, Костушка, призываю тя, пресладкий
Пролей слезы ко Господу, узнамоша о печали моей,
Востретиша скора, прими мя, вовлеки к себе в ложницу, назовиша своей… [42]
…Из мира иного ее вернула в реальность собака. Перегрызла веревку, подбежала к хозяйке и наскочила на нее так, что та с колен опрокинулась на бок. Огляделась затравленным взглядом, отметила что солнце уже начинает клониться к закату, и запустила руку в густую собачью шерсть.
42
Отрывок старинного старообрядческого роспева адаптирован и частично переделан автором.
– И правда, Заравушка, – пробормотала Настасья. – Пора нам до дому. А то наши хватятся, еще по следу пойдут. – И в этот момент ее пробил давно копившийся внутри нее холод. Вся трясясь, она вскочила на ноги и торопливо натянула малицу. Потом, продолжая дрожать от холода, сложила подрушник, сунула его и «Октай» в туес, после чего подозвала собаку и жадно прижалась к ней всем телом, пытаясь согреться. Зарава не понимала, пыталась играться. А Настя в этот момент просто умирала от холода…
Она покинула рощу, когда уже начинало смеркаться. С пустым туесом, в котором лежали только подрушник и «Октай». Но с полной уверенностью, что Коста сегодня слышал ее. Хоть самые дальние отголоски ее молитв. Хотя бы просто подумал о ней. Всего один раз. Один-единственный разик – для начала довольно и этого. Но ведь потом они так будут встречаться еще ни единожды. Она будет приходить сюда и зимой. Хоть в пургу, хоть в лютый мороз. А весной, когда пройдут реки и вновь зазеленеет ИХ роща, он вернется, как обещал. Обязательно вернется. Он не может ее обмануть. Он не такой человек!
– До свидания, Коста. – Настасья обернулась и трижды перекрестила ИХ рощу. – Да поможет Господь, я скоро снова приду. Я буду сюда приходить постоянно. И буду помнить всегда. До свидания, любушка мой… Зарава, не отставай! – И она с трудом пошла в сторону сикта.
Братия, наверное, уже волнуется не на шутку, что ее так долго нет из тайги.
Часть III
«УЗНАЛИ?»
Глава 1
СНЫ СБЫВАЮТСЯ?
Было совсем темно, когда мужчина лет двадцати пяти – тридцати, обладатель темных длинных волос и пронзительного настороженного взгляда из-под густых, почти сросшихся над переносицей бровей, повернул ключ в замке зажигания и, заглушив движок, расслабленно откинулся на спинку сиденья. Менее чем за семь часов он сумел оставить позади себя шестьсот километров шоссе, под завязку забитого неповоротливыми дальнобойными фурами и тихоходными крестьянскими грузовичками, груженными капустой или навозом. Наконец добрался до места и вот теперь, уткнувшись радиатором в массивные железные ворота, терпеливо дожидался, когда небольшая калитка рядом с воротами распахнется и из нее вразвалочку выплывет здоровенный детина в униформе охранника и с плоской дубинкой-металлоискателем у правого бока.
Мужчина представил, как детина влезет в правую переднюю дверцу, бухнется на пассажирское кресло и первым делом потребует предъявить документы. На то, чтобы тщательно сверить фотографии на паспорте и правах с физиономией водителя, ему потребуется не меньше минуты, после чего он удовлетворенно хрюкнет, вернет ксиву мужчине и, неуклюже выбираясь из салона наружу, небрежно бросит через плечо: «Идите за мной. Я провожу. Ключи зажигания оставьте в замке, мы сами поставим машину». И, не оглядываясь, точно зная, что гость дисциплинированно плетется следом за ним, потопает обратно к калитке, за которой в тесной сторожке их будут поджидать еще как минимум двое крепких парней в пятнистом камуфляже и высоких армейских ботинках. Они безразлично поздороваются с посетителем – если удосужатся поздороваться вообще, – спросят: «Оружие? Диктофон? Микрофоны?», и, получив правдивый ответ: «Нет ничего», примутся тщательно исследовать содержимое карманов гостя и ощупывать складки его одежды. Потом, строго соблюдая инструкции, пошарят сканером и металлоискателем вокруг «подозреваемого». И, конечно же, ничего достойного внимания не обнаружат. Ни «жучков», ни вольты, ни даже какого-нибудь безобидного брелока в виде миниатюрного перочинного ножичка на связке ключей от квартиры. Ничего-ничего. По той простой причине, что ничего подобного у него нет. Надо быть законченным идиотом, чтобы, отправляясь в гости к страдающему манией преследования Хопину, пытаться пронести с собой что-то, что может вызвать у его бдительных церберов малейшее подозрение.
Сегодня днем, когда договаривался с Хопиным о визите к нему домой, он русским языком сказал: «Как подъедешь, вставай напротив ворот и сиди в своей тачке, жди кого-нибудь из охраны». Вот только о том, сколько следует ждать, не было сказано ни единого слова. А ведь действительно, сколько? Пятнадцать минут? Час? До завтрашнего утра? До второго пришествия?»
«… Сразу от этой отравы он не загнется, – еще в Твери объяснял темноволосому мужчине один из местных бандитов, показывая, куда следует нажимать, чтобы циферблат откинулся в сторону. – Сам я этой штуковиной, правда, ни разу не пользовался, но в инструкции как-то читал, что человек, которому она попадает внутрь, лишь часов через шесть начинает ощущать легкое недомогание. Потом появляется тошнота, резь в желудке, слабость, потливость. Потом судороги. Потом паралич. Дальше пациент мечтает уже не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сдохнуть. И поскорее. Не знаю, скоро или не очень, но это ему гарантировано наверняка. Еще не было никого, кто сумел бы сожрать эту гадость и не отправиться к праотцам». – «Шесть часов… Итак, у меня будет полным-полно времени на то, чтобы свалить». – «И не только на это, – заметил тверчанин, осторожно кладя часы-убийцу на стол. – Чем хороша эта отрава, так это тем, что обнаружить ее в крови мертвяка невозможно. Я не спец и не знаю, что в трупешнике происходит, но этот яд то ли распадается на какие-то безобидные составляющие, то ли вообще выводится из организма. Короче, ни у одного трупореза, скольки пядей во лбу он бы ни был и какой бы аппаратурой ни располагал, нет ни единого шанса на то, чтобы что-то понять. В своем заключении он, чтоб не лажаться, объявит причиной смерти что-нибудь вроде обширного инсульта или отравления пищевыми продуктами. А ты в результате будешь чист, как Папа Римский. А если у кого в голове и забрезжат какие-то смутные подозрения, то никаких конкретных предъяв тебе все равно никто подогнать не сумеет». – «Хм, недурственно. – Мужчина взял со стола часы и аккуратно застегнул тонкий кожаный ремешок у себя на запястье. – Мечта террориста или маньяка. Насколько я знаю, подобные штучки держат в неприступных хранилищах за сотней замков, и какой-нибудь Усама бен Ладен готов отдать за них половину своего состояния». Тверчанин еле сдержался, чтобы не рассмеяться. «Да с какого ты дерева слез? Отстал лет на пятнадцать от жизни! Сейчас такие часы может купить по дешевке любой лох на любой барахолке. И это ничуть не сложнее, чем добыть чек героина. Были в хрусты, и тебе за них найдут хоть обогащенный плутоний…»
Он полулежал, утонув в низком глубоком диване, установленном в дальнем углу просторной комнаты, три стены которой были закрыты до самого потолка книжными стеллажами. Паркетный пол в центре комнаты был покрыт большим овальным ковром. Посередине ковра стояли невысокий журнальный столик со стеклянной столешницей и четыре массивных, обитых светло-коричневой кожей кресла. Если не принимать в расчет невысокой стремянки, с которой удобно добираться до верхнего яруса стеллажей, и нескольких торшеров, расставленных по разным углам библиотеки, вот, пожалуй, и вся мебель, заполнявшая комнату. Правда, в простенке между двумя закругленными кверху окнами еще было сооружено нечто вроде буфета, выставившего напоказ короткую культю барной стойки, больше напоминающей гладильную доску.
Когда Разин зашел в библиотеку и остановился у входа, тщательно притворив за собой дверь, Хопин поднял на него взгляд, но уже через секунду вновь погрузился в изучение массивного фолианта, раскрытого на коленях.
– Если я вдруг не вовремя, Аркадий Андреевич, вы только скажите, и я подожду снаружи, – негромко и внешне спокойно произнес посетитель, но, вслушавшись повнимательнее, в его голосе можно было бы уловить легкий налет раздражения.
Хопин вновь оторвался от книги и удостоил гостя еще одного, более пристального взгляда.
– Да нет, – прокряхтел он и устроился на диване немного повыше. – Зачем же снаружи? Проходи и располагайся, где посчитаешь удобным. Вон там у окна есть маленький бар, можешь смешать себе что-нибудь выпить. На подоконнике где-то была коробка с сигарами. Одним словом, любезный, даже и не думай стесняться. И извиняй, что я сам по-хозяйски не берусь за тобой поухаживать. Старик. Какой с меня может быть спрос?
Посетитель в ответ чуть заметно кивнул и, неслышно ступая по пушистому ковру, направился к стойке бара, на которой были предупредительно выставлены в рядок несколько высоких бокалов и блестящий серебряный шейкер.