Месть вора
Шрифт:
– Грех, грех-то какой… Хосподи! – И, положив поклон, неслышно растворялись за дверью.
Единственным из спасовцев, с кем мне удалось коротко поговорить, был старец Савелий – глубокий старик с пронзительным ясным взором, не затуманенным годами.
– Гляжу, оправился, братец. – Он, кряхтя, тяжело пристроился на уголке табурета. – Вот и славно. Теперича полежишь еще чуть, сил поднакопишь и дальше можно идтить. Путь-то неблизкий. – Старик вздохнул. – Верст триста тут до Кослана. Ежели не боле. До зимы бы поспеть.
Я удивился: неужели Комяк натрепал этому старцу, откуда мы и куда держим путь? Или я сам проболтался в бреду?
Старик будто прочитал мои мысли.
– А ты не волнуйся, сынок, что я знаю о том, кто вы такие. Как со мной это есть, так со мной и останется. С присяжными людьми мы ни дел не контачим, ни беглых им не сдаем. Правда, и с урками дел не имеем…
– А почему для меня исключение? – не понял я.
– Больной ты был. Отходил ужо вроде. Так не бросать же в тайге? Грех это, сынок. Не по-божески. Да и покрученник твой про тебя рассказал. Что за других невинно страдаешь. И я ему верю. Другому бы не поверил, а вот ему… Эх, сыночка, – снова вздохнул старик, – мне ли тебя не понять. Сам-то я как здесь оказался, в этих местах? В тридцать седьмом якобы за вредительство сюды этапом пригнали… Был тут острог такой на Выми, в самых верховьях. И вот девятнадцать годков я в этой парме лесины сплавлял, пока в пятьдесят шестом не ослобонили по полной. А куды мне идтить? Никого у меня на Руси не осталось. Вот и остался я здеся, в скиту. Окрестился, приобщился к спасовской вере, нашел себя. Да так и живу. Може, и ты присмотришься, благодать наша полюбится, да, глядишь, и останешься. Вон и невеста тебе уже готовая есть. Настасья, ветрянка, как тебя увидала, так второй ден уже вся не своя. Бродит, что булыжиной стукнутая. На пожню сейчас еле прогнал. Вот и крестись. Женись…
– Нет, отец. Спасибо вам, конечно, за помощь. Да только в миру остались долги у меня. Их выплатить надо. Кровь из носу.
– Понимаю, сынок. Дык иди, плати долги свои и возвертайся. Ждать будем.
– Не знаю, – неопределенно ответил я, хотя обязан был тут же окончательно и бесповоротно отказаться. Но на это у меня не хватило духа. И я повторил: – Не знаю. Быть может, вернусь. К Настасье…
Когда Савелий ушел, у меня выдалось немного свободного времени, и я проводил его не без пользы, тщательно изучая повадки большой черной мухи, которая с упорством, вызывающим уважение, билась о выбеленный известью потолок. Потом я ненадолго вздремнул. А потом ко мне в гости приперся Комяк и притащил с собой мой обед – густую наваристую уху в глиняном горшочке и парочку жареных хариусов с картошкой. На третье было домашнее пиво в знакомой мне деревянной кружке. Меня кормили как в президентской палате Центральной кремлевской больницы.
– Как ты, братан? – спросил самоед, нахально отхлебывая из моей кружки.
– Отлично. Эта бородатая ведьма умеет лечить. Уж не знаю, что помогло больше. Или ее припарки? Или ее микстурки? Или ее наговоры?
– И то, и другое, и третье, – на полном серьезе ответил Комяк. – Все это взаимосвязано.
– Да будет тебе… – хмыкнул я, обсасывая стерляжью голову. – Лучше расскажи мне, как устроился здесь.
– А чего мне устраиваться? – пожал плечами самоед. – Палатка есть, шамовки хоть завались. Могу уйти в парму и жить там, как король. А вообще-то… – Он ухмыльнулся и подмигнул мне. – В избы меня не пускают. Говорят, табачищем прет от меня. Определили место на скотном дворе. На стыне [9] . Там сенник у них. Я и не жалуюсь. К тому же кормят как на убой.
9
Стын (коми) – поветь, верхний этаж двухъярусного скотного двора.
– Неплохо, – обобщил я. – Так отдыхай, высыпайся. Я тут, глядишь, за пару недель силенок поднакоплю, долечусь до конца, чтобы не было рецидива, и в дорогу.
Комяк согласно покивал головой. И похвастался:
– Я навроде тут как бы затер с этими братцами одну тему. Насчет лошадей. Помнишь Трофима, с которым мы за тобой приезжали?
Нет, я никаких Трофимов не помнил. Из всего, что было вчера, в моей памяти отложились лишь потная конская холка, толпа бородачей, которые несли меня на руках в боковину, и чернобровая Настя, взбивавшая мне подушку.
– Так вот, – продолжал самоед. – Посулил я Трофиму такой же «Тигр», как у меня, если проводит нас на лошадях до Мезеня. Там в схроне есть у меня еще один карабин. Его и отдам. А от схрона того до Кослана верст сто пятьдесят напрямки. Подфартит, так на чем-нибудь по реке прямо и сплавимся.
– В руки ментам.
– А это уж как расстараемся, – хитро ухмыльнулся Комяк и сразу состроил серьезное выражение на косоглазой физиономии. – Тута, брат, один геморрой появился. Нехороший, прямо скажу, геморрой.
– Что такое? – сразу насторожился я и отставил в сторону миску с жарехой. – Рассказывай.
– Короче, прискакал к спасовцам нынче утром мужик один, единовер ихний из скита, что верстах в ста на запад отсюда. Предупреждал, чтобы посторожились. Бродят по парме тут еще четверо беглых. Два дня назад обули, падлы, двух нетоверов на ружья и хавчик. Да на одежу кой-какую. Подвалили к костру, где те сидели, отметелии так, что и мама теперь не узнает. Хоть и не замочили.
– Ты уверен, что это урки, а не какие-то местные?
– Урки, Коста. Без базаров, беглые урки. В клифтах арестантских все четверо.
– Бля! И откуда они могли взяться!
– В полутора сотнях верст в стороне, – проинформировал меня самоед, снова отхлебывая пиво из моей кружки, – в верховьях Выми, есть зонка одна небольшая. Оттуда и ломанулись, я думаю, несколько дней назад. Так что впереди по курсу у нас все мусора на шугняках. Эту четверку ищут. И дай Господь, чтоб сыскали прежде, чем мы там пойдем.
– Хреново… – вздохнул я. – И правда, дай Бог, чтобы сыскали. А может, беглые эти на Магистраль [10] подадутся, легавых за собой уведут.
10
На севере Коми магистралью называют железную дорогу Воркута-Котлас.
– Нет, – покачал Комяк головой. – Не подадутся. Соображают, что это чистое палево. Почти в обязалово мусора на Магистрали повяжут, срока намотают. А так погуляют урки по парме недельки две-три, отдохнут и обратно в зону вернутся. Посидят в кичмане, конечно, но на этом все для них и закончится. Не захочет хозяин выметать сор из избы, раздувать дело не станет. Сколько раз так бывало уже.
– Хреново, – повторил я и еще раз покачал головой.
– Ништяк, братан. Не менжуйся, – похлопал самоед меня по плечу. – Пока мы здесь, ничего нам не грозит. Ни мусора, ни беглые урки сюда и не сунутся. Потом беспокоиться будем, когда в дорогу отправимся. А пока рановато. Сейчас, главное, ты, брат, поправляйся…
Самоед ушел, а его тут же сменила Настасья. Поинтересовалась моим здоровьем, безжалостно прихлопнула тряпкой муху, развлекавшую меня сегодня полдня, потом принесла кружку горячего чая, настоянного на малине, большой ломоть ярушника и маленькую глиняную плошку, наполненную медом.
– А скажи мне, красна девица Настя, – спросил я, обмакивая белый хлеб в мед и запивая его чаем с малиной, – нет ли у вас тут случайно каких мирских книжек? Не старого письма, не с молитвами. Их-то я видел. А каких-нибудь самых обычных книжек.