Месть женщины среднего возраста
Шрифт:
– Да. Она растет в моем саду.
Наши взгляды пересеклись, и между нами возникли призраки юного Хэла и юной Роуз, настойчиво требуя воссоединения. Мимо прошел официант со стопкой скатертей под мышкой, и я перевела внимание на него.
– Как-то странно вести с тобой светские беседы, – наконец проговорила я.
– Ладно. Давай поговорим серьезно. Я часто думал…
– Не надо. – Мой взгляд упал на левую руку и палец без кольца.
Хэл уловил цепочку моих мыслей.
– Ты не должна переживать. – Его тон был милым, обезоруживающим, так хорошо знакомым. – Я вот не переживал. Это не очень хорошее занятие.
Это было так похоже на
– Я знала, что ты не станешь переживать. Знала, что ты будешь рад; так и случилось. Ты был свободный человек, ты мог поступать как хочешь.
– И да и нет. – Он положил руку на мое обнаженное плечо; кожа под его пальцами покрылась мурашками. – Я вовсе не говорю, что не переживал, Роуз. Но ты показала мне, что тебе необходимо двигаться дальше. Наступает момент, когда понимаешь, что перерастаешь события. Какие-то ситуации перестают тебя устраивать. Такое бывает. Разумеется, мне неизвестны обстоятельства, но ты не должна наказывать себя. – Он изучил остаток бренди на дне бокала. – Если сможешь, воспринимай это как новый шанс.
У Хэла всегда все было так легко, и я почувствовала себя до нелепости беззаботной.
– Ты ни капли не изменился. Мой муж ушел от меня к молоденькой девчонке, какой уж тут новый шанс? – Я поставила стакан на стол и заметила, что он почти пуст. – Так можно говорить через много лет, когда все уже в прошлом, все уже умерло. Но Мазарин – помнишь ее? – Мазарин бы с тобой согласилась.
– Значит, по-твоему, слишком расчетливо рассматривать ситуацию с такой точки зрения?
– Пожалуй.
– Но уходя от меня, ты тоже руководствовалась холодным расчетом. – Он говорил ровно, без злобы.
– Нет, Хэл. – Я подняла глаза. – Тогда мне казалось, что я действую из лучших побуждений.
Он погладил ножку бокала.
– Мне жаль, что тебе пришлось нелегко. – Хэл ласково улыбнулся. – Если бы твой муж ушел к твоей ровеснице, а не к молоденькой, тебе было бы легче?
– Не знаю. Возможно. Полезно, когда есть кто-то, кого можно ненавидеть, а если бы она была милой бедной вдовушкой, я, пожалуй, испытывала бы другие чувства. – Я разгладила подол платья на коленях. – Сейчас, когда первоначальный шок прошел, я все время думаю обо всякой ерунде: как мы будем делить фарфор, – кому достанутся резиновые сапоги. У нас их целая куча. – Я прекрасно понимала, что уклоняюсь от темы разговора. – Между прочим, та женщина, Минти, была моей ассистенткой и подругой, и заодно она украла и мою работу.
Он поднял бровь.
– Продолжай. Интересная у нас получается светская беседа.
Я сделала последний живительный глоток бренди.
– Сначала я потеряла Натана, что само по себе плохо. Потом будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, и я превратилась в невидимку. Я была замужней женщиной, у меня была устроенная жизнь и все прочее, и вдруг я словно стала расплывчатой фигурой на заднем плане картины или фотографии. Знаешь, одним из тех безымянных существ, которым остается убирать навоз по прошествии кавалькады Наполеона. Тем, кого просят подождать и последним сажают в спасательную шлюпку. Я не против того, чтобы быть безымянной – наверное, для души это очень полезно, – но это стало для меня потрясением. – Вызванный бренди поток слов иссяк, и я взглянула на Хэла. – Хэл, я понятно объясняю? Нет, наверное; не обращай на меня внимания.
Дверь в обеденный зал приоткрылась.
– Хэл, – раздался голос, – вот ты где. Я тебя потеряла. В дверях показалась голова сотрудницы рекламного агентства: я смутно
В комнате стало прохладно; лишенная блеска, она выглядела унылой. Я сжала свою сумочку. Девушка неуверенно переводила взгляд с Хэла на меня.
– Роуз, не так ли? – Она наморщила лоб. – Кажется, мы знакомы.
– Точно, – ответила я. – В прошлом году вы были на рождественском ужине, который я устраивала в редакции.
– Правда? – Ее лицо прояснилось. – О, конечно.
Хэл поднялся и поцеловал меня в щеку.
– Увидимся, – произнес он и вышел из зала вслед за девушкой.
Если бы меня попросили описать мою мать, я бы назвала Ианту человеком, в памяти которого хранились живые воспоминания, не теряющие с годами резкость. Юная невеста, счастливая жена и мать; вдова, чье беспрестанное горе сделало ее мудрой и гордой. «Твой отец был для меня всем. Не хочу пятнать его память, мне никто больше не нужен, Роуз», – говорила она.
Сперва я соглашалась с ее точкой зрения: пожалуй, никто не мог бы занять место отца, и мне нравилось слышать, что он незаменим и уникален. Лишь потом, когда я научилась прозорливости, я стала думать иначе и так и не поняла, что мешало Ианте. С ее врожденным умением сопереживать и мастерским обращением с мужчинами, гениальными способностями домохозяйки и постоянной боязнью нехватки денег, Ианта намеренно растрачивала себя. И почему она отправила нас в ссылку на южную окраину?
– Мне казалось, жить рядом с большим городом будет легче, – говорила мне мама. Имелось в виду легче для меня: как самка пеликана, она выщипывала перья из своей груди, чтобы согреть детеныша. Помню, как она стояла в кухне дома на Пэнкхерст-Парейд и месила тесто для рогаликов. – В любом случае наш дом там, где мы его создаем. – Мама бросила рогалики на сковороду. Кухню сразу же наполнил чудесный аромат. Когда рогалики были готовы, она разрезала их пополам, намазала маслом и подвинула мне бело-голубую тарелку.
Но дом Ианты находился не на юге. Ее дом был там, где стены из сухого камня, похожие на рыбий скелет, разворачивались веером в сторону долины, а деревья росли так близко к ручью, что ветви наклонялись и в воде рябило. Когда шел дождь, стволы становились черными.
Ианта могла с закрытыми глазами приготовить рогалики или мясной пирог с почками. Делать домашние дела для нее были столь же естественно, как дышать. В коттедже «Медларз» она выращивала овощи и зелень в садике рядом с кухней. Картофель и морковь были покрыты пятнами и наростами; горошек был крошечный, сладкий и землистый на вкус. На кухне она носила передник поверх твидовой юбки и пастельного джемпера; сзади он завязывался на бантик. Вечером, при звуке папиных шагов, мама снимала его и проводила рукой по волосам. Тогда у нее была короткая стрижка и завивка, от которой волосы напоминали нимб.
После смерти отца вязанка дров уменьшилась, в желоба забились листья, сад умер, и я обморозила себе руки. Когда я расставляла пальцы, кожа лопалась. Я не раз видела, как Ианта рыдает над грядкой картофеля, который заразили паразиты, или из-за плохого куска баранины, которую ей продал Джо из мясного магазина, думая, что с вдовой можно не церемонится. Когда она была замужней женщиной, он так не поступал. И все же Ианта мирилась с быстро растущим числом ограничений и подражала тем образцам, которые сложились в ее сознании. Вдовство означает боль. Вдовство – это самопожертвование и утрата.