Местечковый романс
Шрифт:
– Чует моё сердце, Роха, не разбегутся. – Он вытер рукавом рубахи лоб и, глядя на жену с испуганным обожанием, тихо, словно посвящая её в какую-то тайну, добавил: – Первым делом я тебе, Роха, сошью новые туфли из хромовой кожи на высоком каблуке. Потом пойдём к дамскому угоднику Генеху Шарфштейну и закажем крепдешиновое платье, затем Нахум Ковальский сделает тебе красивую причёску, а то ты всё время ходишь взлохмаченной, а Гедалье Банквечер смастерит мне двубортный костюм, и мы с тобой выпьем на свадьбе по чарочке за их счастье…
– Что я слышу? – выплеснула наружу свой ехидный восторг Роха. – Господь
– Чудо? – окатил её удивлённым взглядом муж.
– На шестидесятом году после полной немоты ты первый раз заговорил не как сапожник, а как муж! И что это, дорогой, на тебя нашло?
– Ты что делаешь из меня бесчувственное чучело?! Без сердца и без мозгов! – возмутился необидчивый Довид.
– Раньше из тебя, Довид, нельзя было такое вытянуть даже клещами. Туфли из хромовой кожи, крепдешиновое платье, причёска… Что же ты столько лет молчал? – Она подошла к мужу и неуклюже его обняла. – Может, ты хоть на старости мне первый раз и в любви объяснишься?
– Могу, – храбро сказал дед. – Это, видит Бог, мне ничего не стоит, – усмехнулся он.
– Ладно, ладно, – пожалела мужа бабушка.
Милосердный Шимон Дудак благословил дочь в дорогу и предупредил, чтобы она в чужом городе не задерживалась и зря родителей не волновала.
– Поезжай, поезжай. Птица, которая всё время сидит на ветке, может разучиться летать, – сказал он.
Сын его конкурента и одногодка Довида Кановича Шлеймке ему нравился. Чернобровый, статный, глазастый! Тихоня и не лодырь. Кому такой зять не придется по душе? Тем более что у Шимона четыре дочери на выданье – велика ли радость, если они все засидятся в девках. Что за толк в высохшем колодце, из которого нельзя напиться? За свою старшую Шимон был спокоен.
3
В Алитусе Хенка попала в косой стремительный дождь и вымокла до нитки. Она добежала до какой-то темной подворотни, спряталась там и, воровато оглядываясь по сторонам, с весёлым отчаянием принялась выжимать сатиновую блузку и юбку. Когда сквозь отрепья туч, которые бросились наутёк от ветра, выглянуло скаредное литовское солнце, она чуть подсохла, приободрилась и вышла из своего укрытия. Совершенно не ориентируясь в хитросплетении улиц и переулков, Хенка наугад отправилась на поиски своего улана. Если до того, как солнце начнёт клониться к закату, рассуждала моя будущая мама, не удастся найти часть, в которой служит её Шлеймке, она постарается устроиться на ночлег в местной синагоге. В каждом местечке для забредшего странника в молельне всегда найдётся дряхлая кушетка с тощим матрасом, жёсткой подушкой и бессовестными клопами. Она переночует в Божием доме, а утром выпытает у какого-нибудь прохожего еврея, как пройти к армейским казармам.
За всю свою двадцатилетнюю жизнь Хенка из местечка ни разу никуда не выезжала, если не считать прочно забытый Витебск. Туда в четырнадцатом году её – маленькую девочку – вместе со всеми неблагонадёжными евреями изгнал из Йонавы русский царь Николай, имя которого у всех её родичей надолго осталось в памяти как олицетворение ненависти к изгнанникам Моисеева вероисповедания.
Моя бабушка со стороны матери, бывало, в сердцах бросала своему мужу Шимону:
– Что ты с таким презрением смотришь на меня, как царь Николай на пейсы?
Алитус был больше, чем Хенкино родное местечко. Улицы шире, дома выше, витрины богаче. В Йонаве Хенка знала все проулки и закоулки – каждую лавку, каждую мастерскую и парикмахерскую, почту, казарму, плац для строевой подготовки солдат местного гарнизона и даже полицейский участок.
Ах, если бы сейчас на пути ей попался такой полицейский, как Винцас Гедрайтис, который помог бы тут не заблудиться, вдруг вспомнила она йонавского блюстителя порядка, частого гостя в их доме на Ковенской улице и чуть ли не друга семьи.
Перед праздником Пасхи Гедрайтис, подтянутый, в полной форме, обычно заходил к сапожнику Шимону, чтобы попробовать мацу и медовую настойку, а главное – поговорить с ним на чистейшем идише о Деве Марии, распятом Иисусе Христе, об апостолах. Гедрайтис, истовый католик, наотрез отказывался верить, что все они евреи.
– Не может быть, не может быть! Не верю! Сапожники среди вас есть, портные есть, ростовщики есть, но апостолов нет! Все апостолы наши. И прошу их не присваивать.
– Евреи, евреи, – равнодушно бубнил Шимон, не желая ссориться с Гедрайтисом. Полицейский из уважения к хозяину всегда с ним говорил не по-литовски, а на маме-лошн [6] . – Такие же, представь себе, евреи, как мы.
6
Одно из названий идиша, дословно – материнский язык.
– Еврей не может распять еврея, – похрустывая мацой, настаивал флегматичный и незлобивый Гедрайтис. – Литовец может. Поляк может. Немец может. Еврей – никогда в жизни! Обмануть – да, не моргнёт глазом, перехитрить – да, донести на своего собрата – да. Но распять?..
– Разве так важно, кто по происхождению Господь Бог и его апостолы? Ты мне лучше скажи, где для приколачивания бедного Иисуса к кресту эти евреи-злодеи покупали гвозди? – спросил с ехидцей Шимон, посматривая, как гость уплетает мацу. – У реб Ешуа Кремницера или, может, в Укмерге у Шмуэльсона?
Он захихикал.
– Ты, Шимон, мастак не только ботинки чинить, но и языком бьёшь, как молотком по темечку… Умеешь! Умеешь! Только берегись! Даром что сапожник! – сказал Винцас Гедрайтис и, прощаясь до вкусной мацы будущего года, крепко обнял старика.
…Никаких знакомых в Алитусе у Хенки не было. Без толку поплутав со своим парусиновым чемоданчиком по незнакомому городу, она всё-таки решила обратиться к какому-нибудь прохожему, похожему на еврея, за подсказкой, как ей, пока не стемнеет, добраться до желанной цели – солдатских казарм.
Возле магазина, на вывеске которого красовалась безразмерная дамская туфля на высоченном каблуке и крупными буквами на идише и на литовском значилось «Меир Либерзон. Лучшая обувь в Европе», а чуть ниже «Европы», для привлечения желанных покупателей более мелким шрифтом было выведено: «Дёшево и надолго», Хенка вежливо остановила черноволосого узкогрудого мужчину в длинном чёрном сюртуке и спросила, не подскажет ли он ей, нездешней, где тут служат уланы.
– Уланы? – вытаращился на неё в полном недоумении незнакомец. – А кто это такие?