Местечковый романс
Шрифт:
– Видно, она не успела или просто забыла вам сказать кое-что обо мне, – объяснила обескураженная Хенка. – Тогда извините, пожалуйста. Я лучше приду после того, как Роха с вами поговорит. – Она попятилась к двери.
– Постойте! Куда вы так спешите? Сами скажите, чего Роха от меня хотела? – остановил её скучающий реб Кремницер и вытер шёлковым платком свой большой морщинистый лоб. – Ведь порой разговор с хорошим человеком тоже приносит его собеседнику не меньшую прибыль, чем проданный товар. О чём, позвольте спросить, всё-таки намеревалась со мной поговорить моя старая знакомая – многоуважаемая Роха?
– Обо мне. И о вашем внуке. Простите,
– Рафаэль.
– Очень красивое имя, – сказала Хенка.
– Чем же вас заинтересовал мой двухлетний внук? – Реб Кремницер был олицетворением вежливости и внимательности, свойственных каждому удачливому торговцу. От удивления он спустил на мясистую переносицу массивные очки и уставился близорукими глазами на раннюю посетительницу.
– Роха сказала мне, что ваша семья вроде бы ищет для маленького внука няньку…
– Да. Это правда. Я даже повесил на дверях лавки объявление, но пока никто не отозвался. Негоже останавливать на улице каждую молодую женщину и предлагать ей что-то в этом роде, – сказал реб Ешуа и обвёл Хенку с ног до головы внимательным взглядом. – Как я понимаю, вы предлагаете нам свою кандидатуру. Не так ли?
– Мы с Рохой подумали – может, я сгожусь в няньки вашему Рафаэлю… – Хенка поёжилась от собственной смелости и прикусила язык.
– Так-так. У вас есть опыт такой работы? Вы когда-нибудь этим занимались?
– Так вышло, что я вынянчила всех своих младших сестёр. Мама моя всё время тяжело болела, подолгу лежала в постели, а я возилась с малышками, кормила их, мыла, водила гулять, укладывала спать и убаюкивала, рассказывала им сказки, которые сама же и придумывала.
– Что я могу вам сказать? Честь и хвала такой дочери и сестре! А этих сестёр у вас, милая, много?
– Три. И ещё два брата. Я в семье старшая. Мама родила шесть дочерей и четырех сыновей, но выжили не все. Кроме меня остались девочки – Песя, Хася и Фейга и Мотл со Шмуликом.
– Что же, видно, вы прирождённая нянька. Я переговорю с Ароном и Этель, моим сыном и невесткой. Зайдите через день-два, и я сообщу вам, что мои дети решили.
Хенка две ночи не смыкала глаз, всё смотрела с топчана в оконце и торопила рассвет.
5
На третий день она встала раньше всех в доме, причесала чёрные вьющиеся волосы, надела своё лучшее ситцевое платье и бегом припустилась к закрытой на амбарный замок москательно-скобяной лавке. Реб Ешуа Кремницера она узнала ещё издали – он степенно шёл из синагоги, держа под мышкой молитвенные принадлежности, упрятанные в бархатный чехол с вышитой на нём шестиконечной звездой – магендавидом. Казалось, богобоязненный лавочник ещё продолжал молиться и ему доставляло ничем не замутнённую радость беседовать без лишних свидетелей с Господом Богом о чём-то сокровенном.
Чем ближе он подходил, тем сильнее сжималось Хенкино сердце в комок, который, как брошенный ломоть хлеба, клевали налетевшие со всех сторон птицы.
– Вы что, тут на крыльце и ночевали? – шутливо упрекнул её реб Кремницер.
– Доброе утро, – сказала Хенка. То, что реб Ешуа так тепло поздоровался, её обнадёжило.
– Сейчас открою лавку, и мы обо всём потолкуем. Как видите, на старости лет я торгую всякой мелочью – защёлками, задвижками, замками, гвоздями, а эту рухлядь – он ткнул в покрытый ржавчиной собственный дверной замок – никак не соберусь заменить. Забываю. Ничего не поделаешь. От старости пока ещё никому живым не удалось
Выслушав не очень ободряющие нравоучения о старости, Хенка вошла следом за ним в лавку.
– Вчера за клеем для своего мужа Довида заходила, так сказать, не состоявшаяся жена моего брата Исайи – сапожничиха Роха. Она за вас головой ручается: мол, вы и честная, и опрятная, и добрая, и на все руки мастерица…
– Спасибо, – выдохнула Хенка, хотя такое начало скорее напугало её, чем обрадовало.
– Как я вам и обещал, я поговорил со своими детьми Ароном и Этель. Они пожелали с вами познакомиться. Вы знаете, где мы живём?
– В самом центре, где памятник. В двухэтажном доме напротив почты.
– Если вы понравитесь им так же, как понравились мне, старику, они заключат с вами на три месяца договор, чтобы убедиться в вашей пригодности, а потом уж, может быть, на следующий, более длительный срок. По пятницам, субботам и во все наши еврейские праздники вы будете свободны. Понятно?
– Да.
– Еда бесплатная, жалованье хорошее. Условия, по-моему, неплохие.
– Отличные! А скажите, вы тоже там… – она вдруг захлебнулась словами, – тоже там будете, когда я приду?
– Где?
– Дома.
– Зачем вам при этих переговорах нужна такая развалина, как я? Я ведь только дед. Моё слово не решающее. У меня лишь совещательный голос.
– Мне почему-то хочется, чтобы и вы там были, – сказала Хенка с какой-то щемящей искренностью. – Пожалуйста…
– Постараюсь.
– А когда лучше всего прийти?
– Если хотите, чтобы и я был при вашем разговоре, приходите в субботу. После утреннего богослужения. Мой брат Исайя, да святится его имя в небесах, говорил, что утром на мир нисходит благодать. Пока вездесущее зло протирает залепленные сном глаза, из предрассветной мглы восходит, подобно солнцу, и добро. Оно, мол, заглядывает, и к нам, в богом забытую Йонаву.
Как и советовал реб Ешуа, в субботу, когда солнце поднялось над черепичными крышами местечка, Хенка подошла к двухэтажному особняку напротив почты, огороженному железной решетчатой оградой. У закрытой калитки она несколько раз, словно боясь обжечься, осторожно позвонила в колокольчик. Вскоре из дома навстречу ей вышла высокая, статная женщина в домашних туфлях и лёгком цветастом халатике. Над её густыми русыми волосами, видно, колдовал не самозваный брадобрей и не местечковый маг – парикмахер Наум Ковальский, а какой-нибудь волшебник в Каунасе. Волосы были уложены с завидным изяществом, и от них шел запах духов, наверняка дорогих.
– Вы Хенка?
– Да.
– Проходите, пожалуйста. – Хозяйка была заученно приветлива и доброжелательна.
Хенка прошла через палисадник с ухоженными карликовыми деревцами в прихожую, сняла туфли, сунула ноги в тапочки и скользнула в гостиную. То, что предстало перед её глазами, ослепило девушку. Ни в одном доме в Йонаве она никогда не видела такой роскоши. Пол был устлан дорогими персидскими коврами, на стенах висели написанные маслом картины – длиннобородый благообразный старик в ермолке – прадед Рафаэля реб Дов-Бер, чуть не женившийся в Италии на какой-то богатой флорентийской еврейке испанского происхождения, Масличная гора и Стена Плача в Иерусалиме с приникшими к ней богомольцами, коровы-пеструхи и кукольный пастушок на лугу. Гостиная была обставлена мебелью из красного дерева – стол, шкафы, этажерки.