Метафизика войны

Эвола Юлиус

Однако соображения такого рода делают очень неприглядным общий смысл истории Запада, так как вполне ясно, что при следовании приведённой схеме неизбежен вывод о том, она представляет собой не «эволюцию», о которой так много говорят, а, скорее, «инволюцию» — точнее, последовательное падение с каждого из четырёх иерархических уровней, от высшего к низшему. Понятно, что цивилизации чистого героически–сакрального типа можно найти лишь в более или менее доисторический период арийской традиции. Затем последовали цивилизации, управляемые не духовными лидерами, а представителями воинской знати — это эпоха исторических монархий вплоть до периода революций. С революциями во Франции и Америке третье сословие стало наиболее важным, определив период буржуазных цивилизаций. Наконец, марксизм и большевизм привели к последнему нисхождению, переходу власти в руки последней касты древнеарийской иерархии.

Возвращаясь к основному предмету обсуждения, то есть типологии героизма, нужно заметить, что описанные изменения имели не только политическое значение: они также перестраивали весь образ жизни, подчиняли всю систему ценностей интересам господствующей касты или расы духа. Так, например, на первой стадии этика имела сверхъестественную подоплёку, а высшей ценностью было завоевание бессмертия; на второй стадии — то есть цивилизациях воинской знати — этика уже «секуляризована»: это этика верности, чести и долга. Далее

следует буржуазная этика с идеалом благополучного существования, процветания и прибыльных авантюр. В последней стадии единственная этика — это этика сугубо материального, коллективизированного, десакрализованного труда как высшей ценности. Аналогичные трансформации можно найти во всех сферах. Возьмём для примера архитектуру: храм как основной архитектурный тип уступает место замку, потом городу коммуны, и, наконец, рационализированному дому–улью современных столиц. Другим примером служит семья: от союза героически–сакрального типа в первой стадии она переходит к типу «воинской» семьи, основанному на твёрдом авторитете отца; затем следует семья как буржуазный союз, скрепляемый только экономическими и сентиментальными мотивами; и, в заключение, имеем коммунистическое разложение семьи как таковой.

Те же самые акценты заметны и в типах героического опыта и вообще в значении войны и сражения. Нам нет нужды задерживаться на представлениях о войне и героизме, присущих первому типу цивилизаций или даже первоначальным арийцам, потому что их традиции мы постоянно рассматривали в предыдущих статьях. Мы ограничимся замечанием, что войну и героизм в первой фазе можно рассматривать как форму «аскетизма», как путь, на котором могут быть достигнуты те же сверхъестественные и дарующие бессмертие плоды, что и на пути инициации, религиозного или созерцательного аскетизма. Но во второй фазе — фазе «воинских» цивилизаций — перспектива меняется; «сакральная» составляющая героического опыта и представление о войне как о символе и свете восхождения и метафизической борьбы становится неявной; теперь превыше всего ведение войны за интересы своей расы, за честь и славу. С приходом «буржуазных» цивилизаций воин уступает место солдату, а национально–территориальному аспекту, не столь отчётливому совсем недавно, теперь придается особое значение: мы видим, как оружие берёт в руки citoyen, [19] как появляется пафос войны и героизма «за свободу», то есть, более или менее за дело «бессмертных принципов» «борьбы против тирании» — жаргонных эквивалентов политико–социальных форм предыдущей цивилизации воинов. Именно с этими мифами в 1914–1918 гг. мир вступил в войну, где союзники весьма ясно обозначили своё к ней отношение как к крестовому походу демократии, новому скачку «великой революции» за свободу народов от «империализма» и остатков «средневекового мракобесия». На первых шагах финальной стадии, то есть «цивилизации рабов», представление о войне преобразуется: оно интернационализируется и коллективизируется, стремясь к концепции мировой пролетарской революции. Только на службе революции война имеет оправдание, только на такой войне почётно умереть, а из рабочего должен восстать герой. Таковы фундаментальные значения, которым соответствует героический опыт, оставляя за рамками рассмотрения его непосредственный и субъективный аспект импульса и смелости, ведущий человека за свои пределы.

19

«Гражданин» (франц.) — прим. перев.

Говоря о предпоследней стадии, то есть «буржуазной войне», мы упомянули так называемые «мифы». У буржуазной натуры есть два основных аспекта: чувственность и экономический интерес. Хотя идеология «свободы» и «нации», несомая демократией, аппелирует к первому аспекту, второй также имеет не меньшее значение в непризнанных мотивах «буржуазной войны». Война 1914–1918 гг. ясно показала, что «благородная» демократическая идеология была лишь прикрытием, в то время как действительная роль международного капитала ныне хорошо известна. И сегодня, в новой войне, это проявляется с ещё большей очевидностью: чувственный предлог оказывается всё более несостоятельным — наоборот, становится ясно, что именно материальные плутократические интересы и желание захватить монополию на рынке сырья и золота задало боевой тон демократическим союзникам, заставило их взяться за оружие и призвать миллионы людей пожертвовать своими жизнями.

Это позволяет нам сделать замечание также и о расовом факторе. Не стоит путать касту или класс как подчинённую часть иерархии, соответствующую данным ценностям, и тот же класс или касту, захватившую власть и подчинившую всё своим интересам. Таким образом, буржуазия и пролетариат в современном мире очень сильно отличаются от каст, соответствовавших им в традиционных арийских цивилизациях. Развращённый и тёмный характер первых настолько же заметен, как и сакральные и духовные качества последних, отражённые в самых скромных и материальных формах их деятельности. Любая узурпация неизбежно влечёт за собой упадок: этот процесс почти всегда предполагает проникновение социально и расово низших элементов. В случае западной буржуазии эти элементы поддерживались еврейством. Не будем обманываться: тип плутократов и капиталистов, трёх королей буржуазно–демократической цивилизации, является еврейским по сути — даже в тех случаях, когда нельзя указать на его собственно еврейское происхождение. Благодаря примеру Америки все знают о соображениях, заставивших Зомбарта [20] назвать капитализм квинтэссенцией доктрины Моисея. Хорошо известно, что в последней стадии нормального западного общества, которой являлись гибеллинские Средние века, международная торговля и коммерция с использованием золота в значительной степени была прерогативой евреев. Даже в «буржуазных профессиях» третьего сословия того времени там, где они оставались в арийских руках, до эмансипации и упадка цивилизации коммун они сохраняли достоинство и честь, которые вряд ли можно найти в современной цивилизации торговцев, т. е. буржуазной капиталистической цивилизации. Теперешняя цивилизация приобрела такой «стиль» именно от еврейского элемента. И, принимая во внимание эти факты, должно быть очевидным, что посредством избирательной близости эта цивилизация должна быть совершенно открытой для еврейства, с лёгкостью занявшего в ней ключевые позиции и обретшего контроль над всеми её силами посредством особых расовых качеств.

20

Вернер Зомбарт (1863–1941) — немецкий экономист, автор работы «Евреи и современный капитализм» (1913). — прим. перев.

Таким образом, мы можем сказать, что текущая война — это война евреев и торговцев, мобилизовавших вооружённые силы и героический потенциал демократических наций на защиту своих интересов. Конечно, и иные факторы также вносят свой вклад. Но бесспорно, что Англия является типичным примером такого феномена, который далеко не нов, и, по правде говоря, представляет собой явление инверсии. Если говорить конкретнее, в Англии монархия и дворянство продолжают существовать и поныне, а до вчерашнего дня существовал и военный класс с бесспорным наследием присутствия характера, хладнокровия и презрения к опасности. Но центром Британской империи является не этот элемент, а скорее еврей и иудаизированный ариец. Выродившиеся остатки «цивилизации воинов» служат «цивилизации торговцев», хотя в нормальных условиях подчинение должно быть обратным. Только осознав этот факт, можно чётко увидеть тёмные и гибельные силы в той расе, с которой сегодня сражается Италия: и именно действием этих сил объясняется упадок способности англичан сражаться, невозможность истинного героизма и храбрости. Ведь даже «мифические» предпосылки войны 1914–1918 гг. уже не действуют, как мы только что указали выше.

Теперь мы подходим к заключительному пункту — прояснению смысла нашей войны и нашего героизма на основе общих доктрин и исторических взглядов, изложенных выше. Рискуя получить ярлык безнадёжных утопистов, мы никогда не устанем повторять, что наше новое принятие арийских и римских символов должно повлечь за собой также и принятие традиционных духовных концепций, присущих изначальным цивилизациям, развивавшихся под этими символами.

Мы говорили о высшей арийской концепции войны и героизма как аскетизма, катарсиса, преодоления пут человеческого «я», и, в конечном итоге, обретения бессмертия. Теперь мы отметим, что высшее включает в себя низшее — это значит в нашем случае, что опыт войны в высшем понимании не должен трактоваться как своего рода смутный мистический импульс, но как развитие, интеграция и преобразование всего, что может быть пережито на войне или что можно ожидать от войны с любой подчиненной и обусловленной точки зрения. Развивая тему, можно сказать, что неизбежная необходимость восстановить социальную справедливость на международной арене и восстать против гегемонии наций, воплощающих «цивилизацию торговцев», может стать непосредственной причиной войны. Но тот, кто сражается на войне ради этих основ, может найти в ней также возможность одновременно познать высший опыт, то есть сражаться и быть героем, став не солдатом, а воином как человеком, сражающимся и любящим сражаться не столько ради материальных завоеваний, сколько во имя своего короля и своей традиции. И за пределами этого уровня в следующей фазе та же самая война может стать средством к постижению войны в высшем смысле как аскетизма и «пути Бога», кульминации общего смысла жизни, о котором сказано: vita est militia super terram. Всё это связывается воедино, и можно лишь добавить, что такой импульс и способность к самопожертвованию гораздо более сильны в том, кто осознаёт высший смысл войны по сравнению с тем, кто остановился на одном из подчинённых смыслов. И даже на этом мирском уровне земной закон может слиться с законом божественным, когда самые трагичные свершения во имя величия нации исполняются в таком действии, чьим высшим смыслом является преодоление пут человеческого, презрение к мелочному существованию обывателей, напряжение, которое в величайших кульминациях жизни означает выбор чего-то большего, чем жизнь.

Если такова идея «священной войны» как материальной и в то же время духовной борьбы, присущая арийским народам, то дальнейшее, более подробное рассмотрение арийского Рима поможет избежать некоторых «романтических» искажений, которым подверглась эта концепция в более поздний период у некоторых народов, прежде всего нордических. Мы имеем в виду так называемый «трагический героизм», любовь к сражению ради него самого, которая среди нордических народов принимает титаническую, «нибелунговскую» и фаустовскую форму. В той степени, в которой это не просто литература, она, несомненно, содержит отблески арийской духовности; но, тем не менее эта форма опустилась до уровня, соответствующего цивилизации воинов, поскольку высший уровень изначальной духовности, бывший не столько героическим, сколько «солярным» и «олимпийским», не сохранился. Римская концепция не знает таких искажений. Ни внешне, ни внутренне война не может быть последним словом; она скорее является средством завоевания силы столь же умиротворённой, сколь совершенной и неосязаемой. Выше мистицизма войны, как в высшей арийской концепции, так и в римской, находится мистицизм победы. Солдаты Фабия приносили не романтическую клятву победить или умереть, а вернуться победителями — что они и делали. В римской церемонии триумфа, которая, как мы уже говорили в другой статье, носила скорее религиозный, нежели военный характер, личность победителя состояла в тесных отношениях с Юпитером, арийским богом космического порядка и закона. Настоящая идея Pax Romana [21] имеет ярко выраженные «олимпийские» черты. Чтобы осознать это, нужно просто ознакомиться с писателями века Августа, и прежде всего с Вергилием. Здесь мы найдём не отрицание духовного напряжения войны, но её плодородную и светлую кульминацию — как таковая она знаменует преодоление войны как самодостаточного явления и мрачно–трагического действа.

21

«Римский мир» (лат.). Период в истории Римской империи, продолжавшийся приблизительно с 27 г. до н. э. По 180 г. н. э., во время которого империя не вела крупных войн. — прим. перев.

Таковы фундаментальные элементы, характеризующие высшую арийскую концепцию сражения. В важности их восстановления сегодня не будет сомневаться никто, кто считает текущий конфликт не просто «частным» делом определённых наций, но предназначением, призванным уничтожить запутанные и насильственно установленные положения, привести к новому общему порядку, поистине достойному имени «римской духовности».

АРИЙСКАЯ ДОКТРИНА БОРЬБЫ И ПОБЕДЫ

Согласно известному критику западной цивилизации, характерными чертами заката современного Запада являются, во-первых, патологическое развитие действия ради самого действия, а во-вторых, презрение к ценности познания и созерцания.

Этот критик не подразумевает под познанием рационализм, интеллектуализм или пустые игры писателей; не понимает он под созерцанием и бегство от мира, отречение от него или превратно понятое монашеское уединение. Напротив, познание и созерцание предстают здесь наиболее естественными и подходящими для человека формами причастности к сверхъестественной, сверхчеловеческой и сверхрациональной реальности. Несмотря на это пояснение, в основе вышеописанной концепции содержится неприемлемое для нас положение. А именно, фактически молчаливо предполагается, что всякое действие в материальном мире ограничивает, и что высший, духовный мир достижим только иными, не связанными с действием, средствами. [22]

22

Под этим критиком, очевидно, понимается Рене Генон. — прим. перев.