Метакод
Шрифт:
Он где-нибудь когда-нибудь сойдется,
И «я» опять задышит, засмеется
В беспамятном сознании моем.
Сельвинского стали упрекать в мистике, в уступках идеализму. Отвечая своим критикам, поэт привел такие аргументы в защиту своего образа бессмертия.
Вера в бесследное исчезновение человека в мирозда¬нии возникла сравнительно недавно под влиянием ньюто¬новской картины мира. Время показало, что мы живем не во вселенной Ньютона, а во вселенной Эйнштейна. Между
В русской литературе человек — существо космическое, неразрывно слитое со всем мирозданием.
Как мир меняется!
И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я только называюсь...
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Автор этих строк Николай Заболоцкий вел переписку с К. Э. Циолковским, внимательно следил за развитием научной мысли и пришел к тому же выводу, что и поэт Илья Сельвинский: человек бессмертен, ибо он неотделим от создавшей его вселенной.
Есть еще одна форма бессмертия, о которой не знали раньше, неразрушимость наследственной информации о человеке — генетическое бессмертие.
Мой предок пещерный!
Ты — я,
Я факт твоего бытия.
Мы признаки сходства несем
В иероглифах хромосом,
Где запрограммировал ты
Бесчисленных внуков черты...
И пусть, когда няням вручат
Моих пра-пра-пра-правнучат,—
Я буду, как соль, растворим
В бегущих из разных сторон
В мальчишках и девочках всех
И вкраплен в их игры и смех...
И дней твоей жизни не счесть,
Пока человечество есть!
(С. Кирсанов)
Генетический код действительно един у всего живого: у птиц, у животных, у человека. Расшифрован он недавно, а вот стихотворение Н. Заболоц¬кого «Метаморфозы» написано задолго до его открытия:
«И то, что было мною, то, быть может, сейчас растет и мир растений множит». Теперь это не только поэтическая ме¬тафора, но и научная аксиома.
Вспомним теперь строки Тютчева:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
А поэтическая мысль Фета о звездном огне в чело¬веке, который «сильней и ярче всей вселенной»? Она сегодня тоже не только метафора. Красная кровь, те¬кущая в наших венах, обязана своим цветом железу, а все железо, которое есть на земле, по сообщениям астро¬номов, возникло в звездном веществе. Мы и сейчас можем видеть на небе свет тех угасших звезд, которые «тво¬рили» железо для нашей крови. Звезды взорвались И погасли, а свет от них будет лететь еще миллион лет.
Наука двадцатого века подтверждает правоту самых смелых метафор о единстве человека и вселенной. И вот что удивительно: оказывается, удаляясь от фольклорных времен по времени, мы еще и приближаемся к ним. Наши предки верили, что люди — звезды; потом наука открыла человеку глаза, указав на разницу между ним и вселенной, но эта же наука в XX веке напоминает человеку о его сходстве со всем мирозданием.
Академик А Л. Чижевский еще в начале прошлого века напряженно следил за ритмами солнца. Сегодня мы знаем: солнце пульсирует, у него свои ритмы, подъемы, спады. Годы активного солнца, как учащенный пульс, не сулят ничего хорошего. Чижевский еще в детстве чувствовал на себе ритмы активного и спокойного солнца: пульс солнца и пульс человека связаны звездной нитью.
Отцом среди своих планет
И за землей следя особо —
Распространяло солнце свет
(Но чувствовалось, что оно поеживалось от озноба)...
И я не мог ни лечь, ни сесть
(По статистическим данным, это происходило со всеми)
Знобило. Тридцать шесть и семь.
Что делать? — все в одной системе!
(С. Кирсанов)
Мы повторяем, как заклинание, что вселенная беско¬нечна, забывая при этом, что человек тоже бесконечен. Две бесконечности стоят друг друга. Человек космический уже давно обитает на земле. Это мы с вами.
Может быть, не так безупречен силлогизм из гимнази¬ческого учебника логики, с которым в предсмертной тоске борется Иван Ильич в повести Л. Толстого:
«Кай — человек, люди смертны, потому Кай смертен».
Холодная логика, всегда ли она права перед теплотой жизни?
«То был Кай — человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное ото всех Других существо... Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери?.. Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?»
Конечно, легко упрекнуть Ивана Ильича в неразум¬ности, в субъективности, в трусости, наконец. Но восполь¬зуемся таким же логическим приемом из гимназического учебника: Иван Ильич—человек; человек не может примириться с мыслью о бесследном исчезновении в миро¬здании; следовательно, человек бессмертен. Нет, никакого идеализма за этим не кроется, и нет здесь веры в загробный мир. Человек бессмертен. Это, если хотите, аксиома для любого крупного писателя.