Металлист. Назад в СССР
Шрифт:
Что ещё хуже, так это то, что мой реципиент явно не самый уважаемый человек в своём окружении. Где-то ближе к аутсайдерам, нежели к лидерам мнений. Вот это будет не так-то просто переломить и изменить. Будут ставить на место, причём жёстко. Если я вообще здесь останусь, конечно, а не уеду в подвалы спецслужб, где меня будут разбирать на винтики любопытные люди в белых халатах.
Я начал перебирать в памяти всё, что может мне пригодиться из будущего, но вряд ли тексты песен «Ярила», «Сатанинской Оргии» или «Мясницкого Крюка» пригодятся
— Слышь, Гришаня… Год-то хоть сейчас какой? — спросил я.
— Настолько ты башку отбил? — хмыкнул он. — Восемьдесят третий. Э-э-э… Третье сентября.
День, когда горят костры рябин, блин. Что я знаю о восемьдесят третьем годе? Совок совком. Брежнев умер, чекист Андропов греет кресло для Черненко, который тоже фактически одной ногой в могиле. Гонка на лафетах. Гайки закручены так, что резьба трещит, а до горбачёвской перестройки ещё несколько лет.
Всё, что я умею делать — играть музыку. Вот только моя музыка тут по факту запрещена, и даже послушать невинные записи какого-нибудь Black Sabbath или AC/DCможно только с великим трудом. О том, чтобы выступать на сцене с моим репертуаром — даже говорить нечего. Засада.
Вот только без музыки мне оставаться надолго нельзя, как пела Суханкина. Без музыки у меня появляется раздражительность, ухудшается концентрация, речь, появляется нервный тик, тошнота, галлюцинации, бредовые идеи, и даже выпадают волосы. Шутка, конечно, но в каждой шутке есть доля правды.
Нет, музыку я всё равно буду играть, так или иначе. Хоть в подвалах, хоть на квартирниках, хоть в Большом Кремлёвском дворце. Но делать это здесь и сейчас будет гораздо труднее. К тому же, я всего лишь подросток. Да, снова молодой, не болят ни колени, ни спина, и даже зрение острее моего прежнего, но всё же сильно ограниченный в средствах и возможностях.
Но из больницы надо выбираться. Всё равно тут наверняка кроме зелёнки и физраствора нет нихрена, а я не так уж плохо себя чувствую, чтобы валяться в кровати и жрать больничную кашку.
Дверь как раз распахнулась, в палату ввалился небритый смуглый доктор, от которого стойко несло дешёвым куревом типа «беломора». Обход, получается. Можно проситься домой.
Глава 2
— Таранов, да? — равнодушно спросил доктор. — Как самочувствие, Таранов?
— Как у космонавта! — бодро отрапортовал я.
Я сел на кровати, снизу вверх глядя на доктора, который лениво листал карточку.
— Черепно-мозговая травма… Закрытая… Гм… Коварная штука, — протянул он. — Ну, полежишь у нас недельку, подлечишься… Считай, каникулы себе продлил, да? В каком классе учишься-то?
Я покосился на Гришаню. Если не отвечу, точно оставят здесь, лечиться клизмами. Гришаня незаметно показал две растопыренные пятерни.
— В десятый перешёл, — неуверенно сказал я. — Выпускной класс.
— Хорошо, хорошо… — кивнул доктор. — В институт поступать потом будешь?
Моей заминки
— Не решил пока, — сказал я. — Товарищ доктор, я хорошо себя чувствую, выпишите меня, пожалуйста.
Доктор поскрёб густую чёрную щетину, посмотрел на меня ещё раз поверх карточки.
— После черепно-мозговой понаблюдать тебя надо, — сказал он.
— В дневной стационар переведите, буду отмечаться ходить, мне же учёбу пропускать никак нельзя. Выпускной класс, — с жаром возразил я. — Навёрстывать потом много придётся.
— Тяга к знаниям похвальная, — сказал он. — Но и отпустить я тебя не могу, ты же только вчера поступил. Скажут, Рашид Алиевич не лечил тебя совсем. Тебя же без сознания совсем принесли.
— Рашид Алиевич, а если я отказ от госпитализации напишу? — спросил я. — Ну мне правда надо. Я и чувствую себя хорошо, и голова не болит, и не тошнит, и хоть сейчас…
— Придумал тоже, отказ! — вспылил вдруг доктор. — Ладно, если хорошо всё, выпишу тебя. Освобождение от физкультуры… На две недели. Так. Друга твоего ещё надо посмотреть.
Я кое-как удержал торжествующую улыбку. Рашид Алиевич открыл вторую карточку и подошёл к Гришане.
Всего один невинный вопрос доктора практически ввёл меня в ступор, и я понял, что придётся отыгрывать амнезию по полной программе, иначе придётся туго. Если воспоминания Таранова каким-то чудесным образом вдруг не перетекут ко мне. Во всяком случае, его эмоции по отношению к Гришане я отлично считывал. Злость, переходящая в ненависть. В СССР, конечно, школьного буллинга не было, все пионеры до единого дружно ходили строем и сдавали макулатуру, но что-то мне подсказывало, что здесь имел место быть именно он.
Будем исправлять, пусть даже это и выпускной класс. Все мысли школьников заняты совершенно другим, устремлены в светлое будущее.
И я теперь тоже — простой советский школьник. Это случившийся факт, который можно только принять. Вот только я чувствовал, что ещё далеко не всё сказал своей музыкой в той жизни, и мне теперь придётся навёрстывать в этой, со всеми положенными трудностями.
То есть, по пунктам.
Сколотить группу, то есть, вокально-инструментальный ансамбль, как тут принято называть группы. Единомышленников отыскать будет непросто, но попыток оставлять нельзя. А формат one-man-band, когда ты сам себе и швец, и жнец, и на дуде игрец, без интернета практически не работает.
Достать инструменты. Именно достать, купить вряд ли получится. По блату, списанные, или пристроиться к какому-нибудь дому культуры, где инструменты должны быть. Дрова, конечно, но за неимением лучшего будем играть на дровах.
Пробиться со своей музыкой на какие-нибудь площадки. Вот это будет сложнее всего. Цензура просто не допустит такую музыку и тексты к публичному воспроизведению. Разве что можно подождать начала перестройки, когда гайки немного ослабят, но это слишком долгое ожидание. Что-нибудь придумаю.