Метаморфозы сознания
Шрифт:
— Наверное, — она вздохнула. — Слушай, у меня уже мысли разбегаются. Давай, наверное, оставим эти разговоры и займёмся настоящим делом.
— Каким?
— Напьёмся.
Мидгард, 16 июня. Хелена Моргенсен
— Ты зачастила ко мне в гости, — Рыжков улыбался. Ему явно нравились визиты дочери.
— У меня есть причины, — сказала Хелена. — Я не могу разобраться в себе.
— И давно?
— С того дня, как я слетала на плавучий остров и едва не потеряла там лучшую подругу. Прежде не задумывалась над этим.
— Стрессовая ситуация, критическое
— А психологи мне и не помогут, — тихо сказала Хелена. — Ну... Фиона умирала. Тетродоксин. А я ничего не ощущала. Что-то очень слабое... нет, был страх, было всё остальное, но... вот здесь, — она коснулась пальцем виска, — всё работало по-прежнему. Как часы. Только потом начался слабый разброд в мыслях. Почему? Что со мной не так?
— С тобой всё в порядке. Просто мы откорректировали влияние гормонов на твоё мышление. Внешне это, конечно, делает твоё поведение нетипичным, но объективно оно становится лишено многих недостатков.
— А может, я хочу заиметь эти недостатки, — пробурчала Хелена.
— Нет. Не хочешь. Ну, не отпирайся, — он ухмыльнулся. — Ты мыслишь рационально. Приобретение недостатков — негативное изменение, и для тебя поэтому неприемлемое.
Хелена молчала. Возразить ей было нечего.
— Понимаешь, тебе надо просто принять себя такой, какая ты есть, — продолжил Рыжков. — И всё. Не думать о том, чем ты отличаешься от других. Все люди и так разные. Кто-то, возможно, не сможет тебя принять — генетические расисты, например, просто идиоты вроде твоего коллеги, как его там... да чёрт с ними, они почти все на Земле остались. Улетев сюда, мы избавились от огромного груза ненужных вещей. Гомеопатии, псевдонаучных теорий вроде торсионных полей и структурированной воды, астрологии, креационизма, наконец. Общество изменилось, и тебе нечего опасаться. К тому же рано или поздно ординаторов станет много.
— Мы ущербны.
— Глупости. Ущербным можно назвать слабоумного — не неся негативного подтекста, разумеется, просто он и в самом деле лишён некоторых важных вещей. У тебя же это скомпенсировано. Ты не ущербная, ты просто другая. В чем-то ты превосходишь других людей, в чём-то — отстаёшь от них. Главное, что останется неизменным — ты будешь выделяться из общества. Вот и всё. Хочешь понять, в чём главная разница между тобой и обычным человеком?
Хелена кивнула.
— Представь себе рельсы, — начал Рыжков. — По ним несётся неуправляемая вагонетка, очень тяжёлая. Замедлить её или пустить под откос ты не можешь. И вот некий сумасшедший философ привязал на её пути к рельсам пятерых человек. Вагонетка задавит их, но ты можешь переключить рычаг и отправить её на другой путь, где к рельсам привязан только один человек. Все шестеро — совершенно заурядные личности. Как ты поступишь?
— Нажму на рычаг, — не раздумывая, ответила Хелена.
— Почему? — академик улыбнулся.
— Но это же очевидно. Если жизни этих людей приблизительно равны и никто из них не дорог персонально мне, то смерть одного — меньшее зло, чем смерть пятерых.
— А если этот один — великий учёный, а пятеро — африканские чёрные расисты?
— Тогда я позволю вагонетке проехать прямо.
— Отлично. А теперь точно такая же задача, но в других декорациях: представь себе, что ты — хирург, и у тебя есть пятеро больных, которым требуется трансплантация органов, всем разных. И ты встречаешься с туристом, совершенно здоровым молодым человеком. Ты понимаешь, что в принципе его исчезновение никто не заметит, и тебя не заподозрят. Его можно разобрать на органы и подарить жизнь пятерым. Как ты поступишь? Убьёшь его?
— Нет.
— Почему же? — снова лёгкая улыбка.
— Потому что задача не эквивалентна первой. В вопросе про вагонетку был виновник случившегося — сумасшедший философ. Неважно, кто нажал бы на рычаг, убийцей был бы он, потому что это он привязал людей к рельсам. Во второй же задаче убийцей будет хирург, то есть тот, кто переводит рычаг. Если уж остро стоит вопрос о спасении, можно взять органы у опасного преступника — его жизнь для общества не ценна.
— Превосходно. Вот ты и нашла ответ.
— Если так, то я его не поняла, — призналась ординатор.
— Это нормально. Видишь ли, ты сейчас демонстрируешь крайнюю степень утилитарного подхода к жизни. Один дешевле пятерых — и всё, для тебя решение очевидно. Большинство же людей будут колебаться, а многие вовсе не нажмут на рычаг, предпочитая оставить всё на совести сумасшедшего философа. А в задаче про донора большинство, как и ты, не станет делать ничего, и при этом не смогут объяснить свой выбор. Ты — можешь. В этом и разница. Ты знаешь, что делаешь. Всё.
— Пожалуй, так, — медленно проговорила Хелена. — Я начинаю осознавать.
— При нужде ты убьёшь человека безо всяких угрызений совести. Ты пользуешься чисто практичными критериями. Человек опасен — значит, решение санкционированы. Из тебя получился бы превосходный судья.
— Инженер, военный... — слабо улыбнулась ординатор. Её слегка трясло. Новая информация впитывалась в мозг, как и раньше, но теперь будто что-то мешало ей немедленно интерпретировать данные. Потому ли это, что информация касается самой Хелены? Она не знала.
— Тебе надо хорошенько поразмыслить над этим, — поймал её взгляд Рыжков. — Сейчас ты не можешь воспринимать всё так же чётко, как обычно. Тебе мешают эмоции. Ни один человек не может судить о себе достоверно сам, так что всё в порядке. Успокойся и, когда придёшь в себя, вспомни, о чём мы сейчас говорили.
Хелена кивнула. Пожалуй, она так и сделает.
Мидгард, 17 июня. Виктория Орлова
Они развалились в шезлонгах на лужайке перед домом Петера, отдыхая после очередного напряжённого дня. Потратив кучу времени, Виктория уже почти разочаровалась в возможности вывести пойманных аквантов на разговор. Трудно заставить говорить того, кто не хочет тебя понимать.
И всё же она не сдавалась. Хотя бы для того, чтобы забыть о недавнем.
Она ведь знала, что ничего у доктора Цанна не выйдет. Знала, что он может не вернуться. Нельзя сказать, чтобы Вика так уж любила этого человека. Она понимала, что движут им в первую очередь собственные интересы, а работа подопечных для него — дело десятое. Но всё же Герман Цанн был не самым плохим человеком. И Вику угнетала собственная совесть.
Почему она не попыталась хотя бы отговорить его? Петер — тот пытался. А она молчала, как рыба. Может, именно её слова не хватило, чтобы переубедить руководителя. Значит ли это, что она виновна в его смерти?