Метаморфозы вампиров (сборник)

Уилсон Колин Генри

Я писал лихорадочно; теперь, когда проглянула перспектива, все казалось очевидным. Почемучеловек умирает? Смерть не бывает «естественной». В истории Земли было время, когда смерти не существовало — время примитивных червей и амеб. Вместо того, чтобы умереть, амеба просто разделяется надвое. Она не умирает, но жизнь ее — полнейший застой. Смерть привнесла в мир понятие индивидуума и борьбу за существование. А борьба эта породила эволюцию. Человек — стоит к голове его приставить пистолет — внезапно сознает, насколько же хочется жить. Смерть — пистолет, приставленный к голове всего живого, погонщик эволюции.

И тут пришел ответ. Грабитель банка, наставив на клерка оружие, не пускает его в ход, пока клерк выполняет, что ему сказано...

Дойдя до этого места, я

так разволновался, что не мог продолжать. Надо было переговорить с кем-нибудь или просто прогуляться. Так как говорить было не с кем, я надел пальто и вышел на прогулку. День выдался прохладный, с ветерком; я, глубоко сунув руки в карманы, пошел на Рассел-сквер, бормоча тихонько себе под нос.

Точно... Смерть приходит к тем, кто не реагирует на оружие, кто перестал бороться. Только действительно ли это так? Так много любящих жизнь людей умирает в муках... Нет, несправедливо утверждать, что смерть приходит лишь к тем, кто перестал бороться. Наиважнейшее – это природа и направление борьбы. Чикагские гангстеры и дрались и погибали одинаково отчаянно. Но дрались они лишь за деньги и власть.

Следствия этой мысли показались такими революционными, что я замер на месте и уставился перед собой. Ученые всегда твердили, что мораль и религия — дело, ничего общего с наукой не имеющее; природа лишена нравственности и нерелигиозна, а науке безразличны правые и виноватые. Но если правильно рассуждаю я, то природа к правоте и неправоте неравнодушна так же, как святые и моралисты. У человека, пока он взбирается по эволюционной лестнице, к смерти иммунитет. Вспомнился балет Бартока «Чудесный мандарин» [240] , где мандарина невозможно убить, пока не удовлетворено его желание к куртизанке, хотя мандарина того регулярно ныряют ножом. Вспомнились еще и псы, слонявшиеся вокруг Снейнтона, когда у собаки леди Джейн был гон; они днями пролеживали на газонах, невзирая ни на ветер, ни на снег, ни на отсутствие пищи. Почему? Потому что секс — примитивнейшая форма эволюционного голода.

240

БартокБела (1881 — 1945) — венгерский композитор и пианист; «Чудесный мандарин»— один из двух его балетов.

Что же тогда разрушает в человеке эволюционный позыв? А, видимо, то же, что ослабляет тягу к сексу по мере вступления в брак, — привычка. Повтор и тривиальность. Горизонты сужаются. С горной вершины он спускается в долину. Но воля подпитывается от неохватных перспектив; лишаясь их, она угасает.

В таком случае человек, который первым разовьет этот эволюционный дар «инаковости», превосходного созерцательного отрешения, что я испытал в пабе, и будет первым бессмертным или первым, по меньшей мере, человеком с реальной силой противления эрозии смерти.

В таком случае задача ясна. Опыты на крысах и всем остальном, возможно, интересны и полезны; не в этом главное. Экспериментировать надо. не с крысами, а с поэтами и философами. В сущности, на самих себе.

Через несколько дней мы с Литтлуэем встретились в баре на станции Сент Панкрас, как уславливались, и сели на поезд. в Лестер. Вид у Литтлуэя был усталый, и прежде чем мы вошли в вагон, он у меня на глазах пропустил три больших рюмки «Скоча». Он признался, что терпеть не может Лондон: постоянные встречи и деловые свидания изматывают. Сидя у окна в купе (мы взяли первый класс), Литтлуэй угрюмо заметил, когда поезд отходил от вокзала:

— Вот так, наверное, люди и становятся учеными: не могут больше выносить окружающего бардака.

Я достал свою рукопись и протянул ему; Литтлуэй начал было заталкивать ее в дипломат, но передумал (чувствуя, видимо, что я разочаруюсь, если он в нее хотя бы не заглянет). Так что Литтлуэй ее раскрыл и прочел несколько страниц с таким видом, будто на языке у него лимон. Можно было представить, что он чувствует: «Ну что за спекулятивная галиматья...» Тем не менее, Литтлуэй продолжал читать дальше, и я неожиданно различил признаки интереса. Он глянул на меня, мелко

кивнул и продолжал чтение, на этот раз медленнее. Спустя некоторое время Литтлуэй положил манускрипт себе на колено и вновь посмотрел в окно.

— Интересная мысль... Стоит говорить. Я сам думаю примерно в том же русле, хотя...

Еще после пяти минут раздумья:

— Видишь ли, ты высказываешь предположение, что эти «постижения ценности» могут фактически направить вспятьобмен веществ у человека. Не вижу, можно ли в этом как-то удостовериться, только звучит слишком уж смело. Понимаешь... Обмен веществ — это как энтропия [241] : вниз по заданному направлению. Думать, что все это потечет вспять, — против законов природы.

241

Энтропия— мера неупорядоченности системы; считается, что в любой замкнутой системе энтропия может оставаться прежней или повышаться. Уменьшение энтропии, т. е. повышение упорядоченности системы, невозможно.

— А как тогда крысы с их экстатической диетой?

— Да, но здесь все абсолютно понятно... То есть, каждый знает, что моральный дух влияет на здоровье. Но даже если научиться вызывать экстаз по собственной воле, и то нельзя будет фактически выверить, замедляется ли у людей темп старения.

Он снова посмотрел на мое эссе.

— И этот список математиков с философами, что прожили по восемьдесят и более... Я б мог тебе перечислить десятки тех, кто достиг лишь среднего возраста, а то и вовсе умер молодым. Как насчет Эддингтона [242] — он умер в шестьдесят два? Джинс [243] — не дотянул до семидесяти. Я обоих их знал. Даже Эйнштейн прожил где-то лишь до семидесяти пяти. Уж кому бы по праву было доказать правдивость твоей теории, так это Эйнштейну...

242

ЭддингтонАртур Стэнли (1882 — 1944) — английский астроном.

243

ДжинсДжеймс Хопвуд (1877 — 1946) — английский физик и астрофизик.

— Я не отрицаю. И, опять же, нельзя отмахиваться от статистики. Она показывает, что математики живут дольше других.

Прочитав еще с час, Литтлуэй закончил эссе. Отложив его в сторону, сказал:

— Да, что-то у тебя есть. Что-то есть. Но черт меня дери, если хоть что-то напрашивается, как все это проверить. Ничего, ни единого эксперимента на ум не идет, чтобы можно было все тобой сказанное подтвердить или опровергнуть. А вот опыты мои с мышами...

Он описал опыт, который провел его коллега, выясняя, зависит ли у мышей жажда лидерства от физических размеров. Оказалось, нет. В клетку посадили несколько мышей, и началась обычная борьба за преобладание — укусы в хвост и тому подобное, пока среди них не появился лидер. Физически он был не сильнее остальных. Это подтвердилось после того, как их посадили на безвитаминную диету, пока все не умерли от голода. Мышь-лидер продержалась дольше всех, хотя силой от других не отличалась. Повторные опыты это подтвердили. С другой стороны, стоило убрать лидера от сородичей и поместить в отдельную клетку, он умирал быстрее (мне эксперимент показался никчемно жестоким, но вслух я об этом Литтлуэю не сказал: уж я знаком с логикой ума ученого). Очевидно, пребывание среди подвластных сородичей поддерживало в лидере «боевой дух».

Было ясно, что имеет в виду Литтлуэй. Привить человеку (а то и мыши) цель — вопрос очень непростой, зависящий от множества различных факторов. Привить храбрость — не одно и то же, что привить корь, здесь прививкой не обойдешься. Очень многое зависит от собственной воли.

— И вместе с тем, — сказал Литтлуэй, — что-то у тебя здесь есть. Я сниму копию и отошлю Марксу. Он будет в восторге. Может, отыщет какой-нибудь способ проверить это на практике.

На вокзале в Лестере нас встречала машина. По дороге в Грейт Глен (семь миль) Литтлуэй сказал: