Метель в моем сердце

Браун Сандра

– Датч навсегда ушел из моей жизни, – медленно проговорила она. – Я не хочу, чтобы он возвращался. Ни в каком качестве. Но я допускаю, что испытываю к нему смешанные чувства. Я желаю ему всего только хорошего. Знаешь, он был футбольным кумиром. Часто забивал решающие голы в кубковых матчах. Вот этого я и желаю ему сейчас.

– Забить решающий гол?

– Добиться успеха. Эта работа в Клири дала ему возможность начать сначала. Он может доказать, что он хороший полицейский. Больше всего на свете я хочу, чтобы он здесь преуспел.

– Больше всего на свете… – задумчиво повторил Тирни. – Обязывающее заявление.

– Я отвечаю за свои слова.

– Ну,

тогда, я полагаю, ты готова сделать все от тебя зависящее, чтобы помочь ему преуспеть.

– Безусловно. Но только практически я ничем не могу ему помочь.

– Ты даже не представляешь, как много ты можешь для него сделать!

С этими загадочными словами он встал, пробормотал какое-то невнятное извинение и направился в спальню или, возможно, в ванную.

Лилли проводила его взглядом. Она чувствовала себя растерянной, выбитой из колеи, как будто ее психотерапевт прервал сеанс в середине, когда ей еще так много нужно было сказать. Она почувствовала облегчение, когда Тирни сказал, что знает об Эми: самое трудное было позади. Трудно говорить о таких вещах с человеком, которого только начинаешь узнавать ближе. О чем-то подобном невозможно объявить в начале разговора, хотя она частенько испытывала желание именно так и поступить во избежание традиционного вопроса: «У вас есть дети?» Это вело к неизбежным объяснениям, за которыми следовало столь же традиционное: «О, мне так жаль! Ради бога, извините». И собеседник начинал чувствовать себя бессердечным и виноватым.

По крайней мере, с Тирни ей удалось избежать этого неловкого объяснения. И, уж конечно, она была благодарна ему за то, что он не стал осыпать ее банальными рассуждениями типа «бог дал, бог и взял» или расспрашивать, что она чувствовала, хотя, что она чувствовала, и без слов было ясно. Тирни оказался исключительно чутким собеседником.

Но его интерес к их с Датчем отношениям начал раздражать Лилли. Датч ушел из ее жизни, но Тирни, видимо, не был в этом убежден. А если он так хотел ее обнять, почему он этого не сделал? Обнял бы и увидел, как она отреагирует. И нечего использовать Датча как предлог, чтобы этого не делать!

– Ты уже пять минут перетряхиваешь эту сумку. – Лилли вздрогнула. Она не заметила, как он вернулся, не почувствовала, что он наблюдает за ней, пока он не заговорил. – Что ты все время ищешь?

– Свое лекарство.

– Лекарство? – удивился Тирни.

– От астмы. Я купила его вчера в «Аптеке Ритта». Между прочим, – сухо добавила она, – по части сплетен Ритт идет под номером первым. Пока я была там вчера, забирала лекарство по рецепту, Уильям Ритт задал мне несколько, как он сказал, деликатных вопросов обо мне и Датче, о нашем разводе, о продаже этого дома. Он даже спросил, сколько нам за него заплатили. Представляешь? Может, он таким образом просто хотел проявить внимание, но я не могу отделаться от мысли…

Отвлекшись на поиски лекарства, Лилли умолкла. В конце концов она потеряла терпение, перевернула сумку и вытряхнула все содержимое на кофейный столик.

Здесь была косметичка, из которой она раньше вынула маникюрные ножницы, ее бумажник и чековая книжка, упаковка бумажных носовых платков, коробочка с мятными леденцами, зарядное устройство для сотового телефона, карточка-пропуск в здание редакции в Атланте, связка ключей, солнцезащитные очки.

Все, за исключением того, что было ей необходимо.

Она в растерянности подняла взгляд на Тирни.

– Странно, но его здесь нет.

10

Датч

занял пассажирское место в грузовике Кэла Хокинса прежде всего потому, что не доверял Хокинсу. Он не верил, что Хокинс сделает честную попытку подняться по горной дороге. Но была и другая причина, более важная: он хотел первым добраться до коттеджа, первым войти в дверь, стать для Лилли спасителем, рыцарем в сияющих доспехах.

Возвращение в город из подпольного кабака, где они с Уэсом нашли Хокинса, оказалось мучительным. Мосты были ненадежны, дороги ничуть не лучше. Когда они приехали в гараж, Датч влил в Хокинса несколько чашек черного кофе. Хокинс ворчал и ныл всю дорогу, пока Датч не пригрозил заткнуть ему глотку кляпом, если он сам не заткнется. Потом ему пришлось силой запихнуть Хокинса в его грузовик.

Кабина грузовика представляла собой настоящий свинарник. Весь пол был засыпан мусором, оставшимся еще с прошлой зимы. Виниловые сиденья зияли страшными ранами, из которых торчали клочья засаленной набивки. С зеркала заднего вида свисала пара игральных костей, голограмма голой девицы, занимающейся любовью с вибратором, и освежитель воздуха в форме елки, явно не справляющийся со своей задачей.

Грузовик с песком входил в парк тяжелого дорожного оборудования, которое старый мистер Хокинс сдавал в аренду муниципалитетам, фирмам коммунального обслуживания и строительным компаниям. Его бизнес процветал, пока он не умер. При Кэле Хокинсе-младшем дело пошло прахом. От наследства остался только этот грузовик.

Кэл-младший использовал имущество отца как обеспечение под долги, которых он никогда не возвращал. Все подверглось отчуждению, кроме этой развалины. Датч не сочувствовал финансовым неудачам Кэла, он не стал бы плакать, если бы судебные приставы завтра же описали грузовик, лишь бы только он доставил его на пик Клири сегодня.

Он бросил взгляд в зеркало и увидел фары своего «Бронко», следующего за грузовиком на безопасном расстоянии. За рулем сидел Сэмюэл Булл, один из подчиненных ему полицейских. У него было преимущество: он вел машину по смеси песка с солью, которую разбрасывал Хокинс. Тем не менее дорога оставалась опасной. Время от времени Датч видел, как «Бронко» заносило то в кювет, то через осевую линию.

С Буллом ехал Уэс. Перед тем как выехать из гаража, Датч сказал ему, что справится сам.

– Я буду рядом для моральной поддержки, – заявил Уэс и залез в «Бронко».

Моральная поддержка могла понадобиться Датчу только в том случае, если бы эта попытка добраться до Лилли окончилась провалом. Похоже, Уэс не сомневался в провале. Не сомневался и Булл. Не сомневался и Хокинс. Датч улавливал недоверие во всем, что они говорили, ясно различал жалость в их взглядах.

«Должно быть, они видят во мне одержимого», – подумал он. Одержимость – неподходящее состояние духа для шефа полиции. Одержимый, безусловно, не внушает доверия окружающим. Единственное, что он мог внушить Кэлу Хокинсу, это страх.

Когда они были примерно в пятидесяти ярдах от поворота на горное шоссе, Датч сказал:

– Если увижу, что ты саботируешь, брошу тебя в тюрьму.

– За что?

– За то, что разозлил меня.

– Не имеешь права.

– А вот попробуй проверить – и увидишь. Выжми из этого драндулета все, что он может дать, ясно?

– Да, но…

– Никаких «но».

Хокинс облизнул губы и крепче стиснул баранку.

– Ни черта не вижу, – пробормотал он и сбросил скорость перед поворотом.