Метод Блессингтона

Эллин Стенли

Банс усмехнулся.

– А вы уверены?
– спросил он вкрадчиво.

Они изучали друг друга в молчании. Потом Тредуэлл спокойными пальцами вытащил платок из кармана и промокнул себе лоб.

– Вы, - сказал он, - или рехнулись, или решили меня разыграть. Так или иначе, а идите-ка вы вон по-хорошему.

Лицо Банса прониклось участием и заботой.

– Мистер Тредуэлл, воскликнул он, - разве вы не ощутили, что уже вплотную подошли к четвертому этапу? Разве вы не видите, сколь близки теперь к нужному решению?

Тредуэлл показал на

дверь.

– Вон отсюда, или я вызываю полицию!

Забота на лице Банса сменилась презрением.

– Бросьте, мистер Тредуэлл, никто ведь не поверит нескладной и несусветной истории, которую вы наплетете. Подумайте, пожалуйста, хорошенько прежде, чем совершить нечто опрометчивое, сейчас или позднее. Если вы где-нибудь даже заикнетесь об истинном характере нашего разговора, то, поверьте мне, пострадавшей стороной окажетесь вы сами. Ну, а пока что оставляю вам свою визитку. Звоните в любое время - я всегда к вашим услугам.

– С чего бы это вдруг я решил к вам обратиться?
– спросил бледный Тредуэлл.

– Причин может быть много, но одна из них - главная.

Он собрал свои вещи и направился к двери.

– Учтите, мистер Тредуэлл: всякий, кто поднялся на первые три ступени метода Блессингтона, обязательно взойдет и на четвертую, а вы, я заметил, продвигаетесь очень быстро - скоро вы меня позовете.

– Не раньше, чем вы окажетесь в аду, - съязвил Тредуэлл.

Несмотря на заключительную колкость, он остался не в лучшем состоянии духа, потому что раз услышав о методе Блессингтона, уже не мог выбросить его из головы. Всё время возникали мысли, которые приходилось силой изгонять, и, конечно же, отношения с тестем приобрели неприятный оттенок.

Никогда раньше старик не казался такой назойливой помехой - и как намеренно расчетливо стремился он досадить каждым своим движением и словом. А больше всего выводило из себя, что этот приживальщик молол языком об их личных делах с первым встречным и выбалтывал все подробности их жизни платным осведомителям, только и ждавшим, как бы наделать бед. И для разгоряченного ума Тредуэлла не имело значения, что не может же первый встречный обязательно быть осведомителем.

И уже через пару дней Тредуэлл, гордившийся своим здравомыслием и самообладанием при ведении дел, должен был сознаться, что его стало заносить не в ту сторону. Повсюду ему чудились приметы немыслимого заговора. Ему стало казаться, что сотни - нет, тысячи - таких Бансов шныряют по конторам всей страны. При такой мысли на лбу у него выступил холодный пот.

Но, убеждал он себя, это всё ведь - сплошная нелепость. И это можно доказать себе самому, просто припомнив разговор с Бансом с начала до конца, что он и проделывал десятки раз. В конце концов, это ведь не более чем объективный взгляд на общественную проблему. Да разве сказал он хоть что-нибудь, от чего разумный человек должен отшатнуться в таком смущении? Ничего подобного. И если он пришел к этим убийственным умозаключениям, то лишь потому, что подобные мысли уже роились в его уме и лишь искали

выхода.

Но ведь с другой стороны...

С чувством огромного облегчения, он, наконец, решился посетить Геронтологическое общество, представляя, что его там встретит: пара замызганных комнатушек, несколько служащих на низком жаловании, затхлый воздух мелочной благотворительности - что быстро вернет событию его реальную перспективу. Это представление так въелось в сознание, что он чуть не прошел мимо огромной башни из стекла и бетона, которая стояла по адресу Общества. В смущении поднимался он на мягко мурлычущем эскалаторе и, совершенно ошеломленный, вошел в приемную Главной Конторы.

Столь же ошеломленно он проследовал за тонкой длинноногой девушкой по, казалось, бесконечному лабиринту комнат, заметив на ходу множество молодых женщин, таких же стройных и длинноногих, плечистых парней, ряды машин, попискивавших в электронном восторге, высоченные каталожные шкафы из нержавеющей стали, а, более всего, матовые отблески на пластике и металле от новейшей системы освещения. Наконец, он предстал перед самим Бансом, и дверь за ним закрылась.

– Ну как, впечатляет?
– спросил Банс.

– В жизни такого не видел! Одна отделка, наверно, на десять миллионов.

– Мы не мелочимся. Наука, господин Тредуэлл, трудится день и ночь, как некий Франкенштейн, ради продления человеческой жизни до пределов, непостижимых самому буйному воображению. Только в этой стране и в этот самый момент живут четырнадцать миллионов человек, которым перевалило за шестьдесят пять. Через двадцать лет их число возрастет до двадцати одного миллиона, а дальше - никто уже и сосчитать не берется!

Но проблеск надежды в том, что каждый из них окружен множеством жертвователей или возможных жертвователей в фонды нашего Общества. Чем выше прилив, тем более мы процветаем, и тем больше у нас сил противостоять ему.

Тредуэлл ощутил, как охватывает его холодный ужас.

– Так это правда, как же так?

– Простите?

– Тот Метод Блессингтона, о котором вы говорили, - спросил Тредуэлл, так и не придя в себя.
– Ну, чтобы устроить всё, отделавшись от стариков?

– Именно, - подтвердил Банс, - именно так, и даже сам Дж. Г.­ Блессингтон не смог бы выразиться яснее. Вы владеете словом, мистер Тредуэлл, а я восхищен людьми, которые способны говорить прямо, безо всяких сентиментальных околичностей.

– Но ведь из этого ничего не выйдет!
– воскликнул Тредуэлл недоверчиво.
– Неужели вы думаете, что вам это простится?

Банс простер руку к пространствам за закрытой дверью:

– А разве это не доказательство успеха нашего общества?

– Но те, кто работает у вас, понимают ли они, что происходит?

– Наш персонал хорошо обучен, - с упреком сказал Банс, - и, конечно, знает свои обязанности. Только всё это - высокие материи...

Плечи Тредуэлла опустились.

– Быть не может, - слабо возразил он.
– Такое не может получиться.