Метод доктора Квина
Шрифт:
Сказав это, он поклонился с чувством превосходства и вышел из библиотеки.
– Не рассчитывай, что тебя минет его идиотская история, – сказал Оле. – Рано или поздно он рассказывает ее всем.
– Тебе уже рассказал?
– Конечно, я здесь уже пол года, а он, как минимум год!
– И о чем он рассказывает?
– Он бредит не хуже Энора… «Ансат Четвертый Квандр», тоже мне, выдумал! – фыркнул Оле. – Остальное тоже высосано из пальца. Он, представь себе, утверждает, что попал сюда из будущего! Якобы участвовал в межгалактической экспедиции двадцать шестого века! Через триста лет, представляешь? Он говорит,
– А кто он на самом деле?
– Тут не совсем понятно… – ответил Оле с сомнением. – Он прилетел на Землю на каком-то корабле. Один. А этого корабля не нашли в реестрах. Скорее всего он был слишком старым… Знаешь какой тогда был бардак? Даже самое маленькое государство считало своим долгом и делом чести отправить собственную межзвездную экспедицию. Архивы тех времен – большая мусорная яма. Записи потерялись, а на корабле не обнаружили никаких данных для идентификации. Может этот псих их и уничтожил. Его товарищи, наверное погибли где-то в космосе, а сам он долго проспал, потом проснулся и свихнулся от безделья…
– Значит он утверждает, что его экспедиция отправится только через триста лет?
– Вот именно! Он напирает на то, что попал во временную петлю, через некоторое время умрет, а в двадцать шестом веке родится снова, чтобы отправиться к звездам. И так по кругу…
– Надо признать, оригинальная идея.
– О, да. Они всегда находят свежие идеи. Этого у них не отнять. Все это – последствия одиночества в космосе…
Мы долго молчали.
– А ты, Оле? – осторожно спросил я. – Ты тоже летал?
– Немного. И недалеко. Я был на практике, потом сдавал экзамены. На этом все и кончилось. Но моя история совсем не похожа на бредни этих бедолаг. Она полностью правдива и поэтому не такая интересная. У меня был шок, теперь я просто восстанавливаю равновесие… Доктора говорят, что я снова смогу летать в патруле. Знаешь, это чертовски нудная работа, но что делать, если межзвездные экспедиции отправляются так редко. Кроме обычных межпланетных перевозок, которые еще скучнее, это единственный способ летать. Если хочешь, могу рассказать как я здесь оказался. Это очень простая и короткая история…
Я охотно согласился послушать. Линдгард кивнул головой, уселся поудобнее и тихим монотонным голосом начал рассказывать:
– На третьем курсе меня назначили на «Краб». Это маленький патрульный корабль среднего радиуса. Надо было налетать сколько-то астрономических единиц, потом экзамен, и получаешь лицензию самостоятельного пилота патруля.
Со своим инструктором я познакомился только в кабине «Краба»… Он сидел справа. Мы поздоровались. Голос у него был приятный, звучный и ровный… Это и все, что я мог про него сказать после первого полета. Скафандр и шлем его полностью скрывали. Впрочем, так же, как и меня…
Он был прекрасным командиром и редким пилотом. Даже мне, новичку, это бросилось в глаза еще в первом полете… Все время, пока мы вели ракету, его руки лежали на рычагах, дублирующих систему управления. Каждое мое неверное движение вызывало немедленную реакцию этих внешне неуклюжих рук в толстых перчатках. Иногда мне казалось, что он узнает о моих ошибках еще до их совершения. Это было неестественно, я начал привыкать к этому только после нескольких маневров. Его ненавязчивое присутствие давало ощущение стопроцентной надежности полета. С ним, даже когда он неподвижно лежал в кресле и, казалось, спал, я чувствовал себя в безопасности. Не знаю отдыхал ли он. Мне неоднократно приходило в голову что он никогда не спит или спит очень чутко. Любое движение кабины или щелчок детектора пыли, сразу его будили. Он застывал перед управлением, готовый прийти на помощь в любой момент…
Я ни разу не видел как он ест и думал, что он утоляет голод когда я сплю. Первый совместный рейс длился две недели. Во втором мы углубились в район пояса астероидов, где мне предстояло блеснуть своими навигаторскими способностями. Программа экзамена предусматривала посадку на Церере, демонтаж одного из топливных баков и несколько тестов в условиях ограниченной связи.
Все у меня получалось неожиданно хорошо. Присутствие командира действовало как успокаивающее средство. Кажется, я не сделал ни одной ошибки. Когда мы легли на обратный курс, он сказал только одно слово: «Сдал.» Мне нравилось, что он так сдержанно относится как к моим ошибкам, так и к успехам.
Я ни разу не видел его без скафандра и вне ракеты. Когда я покидал ее после рейса, он оставался, проверяя какие-то мелочи в бортжурнале. Его добросовестность и усердие меня просто удивляли.
После сдачи экзамена, когда мы по известному, облетанному десятками ракет, курсу возвращались к Земле, я подумал, что мне с ним никогда не сравняться… Рядом с его способностями, я чувствовал себя дураком и даже решил, что таких пилотов нельзя давать неопытным ученикам. С ним я потерял ощущение собственной значимости и получил уверенность – пока он в кабине, ничего плохого случиться не может.
Ракета шла к Земле как по струнке, ничего особенного не происходило и я, как обычно, предложил ему партию в шахматы. Он согласился. Играли мы на память, без доски. Мне это было трудновато, но я старался не подавать вида. А он играл великолепно, и при этом умудрялся следить за контрольной панелью и замечать мельчайшие детали на экранах. Если честно, мне ни разу не удалось у него выиграть, но я быстро смирился, в этой области он был недостижим…
После одного из ходов я очень долго ждал его ответа. Раньше он никогда так долго не думал. Я решил, что он заснул или задумался над чем-то другим, и не прерывал его молчания. Только через двадцать минут, я попытался заговорить. Он не отозвался.
Забеспокоившись, я перегнулся через подлокотник, но ремни мешали достать до его руки. Я расстегнул их и цепляясь за скобы поплыл в его сторону. Взяв руку, лежащую на управлении, я не ощутил сопротивления! Я быстро подтянулся к его лицу и заглянул под шлем. Впервые я видел его лицо так близко, оно показалось мне каким-то неестественным. Глаза были открыты, но казались мертвыми, неподвижными и пустыми. Я дернул его за руку, ни одно движение не нарушило неподвижности этой восковой маски. Вдруг, безвольная ладонь начала понемногу сжимать мое запястье. Твердые пальцы судорожно сомкнулись, я даже вскрикнул от боли. Больше в нем ничего не пошевелилось, будто эта рука жила собственной, самостоятельной жизнью.