Методы практической психологии. Раскрой себя
Шрифт:
Для качественного шеринга важно отвести достаточно времени: в силу множественности связей и идентификаций вспомогательных лиц они бывают сильно вовлечены в действие; даже первый круг – шеринг из ролей – обычно бывает долгим и подробным. Особое внимание мы обращаем на снятие ролей (деролинг). Позже, когда роли сняты, сильный эмоциональный отклик также обычно бывает не на одно событие или ситуацию – и представляется важным, что зачастую это разные чувства и воспоминания одного и того же участника группы. В этом разнообразии собственных эмоциональных «участий» в работе протагониста видится глубокий смысл: жизнь рода не сводится к тезисам и плакатным фигурам, есть место и время для похорон и крестин, праздников и будней – и для всего спектра отношений и чувств. Как правило, когда происходит шеринг в такой работе,
Результаты психодраматической работы с семейной историей так же разнообразны, как и показания к ней, – разумеется, не обо всех «результатах» возможно узнать, и никто не может поручиться за то, что произошло только это, только благодаря работе в группе и тем более – вследствие одной психодрамы. Правильнее было бы сказать, что в какой-то момент участники считают, что это так – по их версии, результаты порой оказываются таковы…
Разрешение реального конфликта с взрослым сыном (запрос на психодраматическое исследование: «Почему в нашем роду отторгают, как бы изгоняют мужчин?»). Интеграция, воссоединение двух ветвей – отцовской и материнской, – расколотых разводом родителей (запрос: «Хочу понять, кто же я на самом деле, чья я?»). Преодоление чрезмерной зависимости от рода и его истории («Они словно ждут от меня чего-то, требуют, – а у меня только одна жизнь»). Отреагирование глубоко подавленного горя, «транслируемого» в трех поколениях («Хотелось бы как-то преодолеть эту каменную маску, это выражение бесчувствия, которое я вижу вокруг с самого детства»).
И даже – рождение желанного ребенка («У нас в роду женщины объявлялись бесплодными, а потом благополучно рожали. Что-то мне подсказывает, что и со мной то же самое, но пока не получается»). Получилось, и прекрасно.
С методической стороны следует отметить особое значение процесс-анализа в работе с семейной историей. В учебных группах подробный разбор завершенных сессий – дело вполне традиционное. Однако именно в данном жанре психодрамы процесс-анализ приобретает дополнительное значение, поскольку в нем особое внимание уделяется историко-культурному контексту. Порой именно этот контекст позволяет изменить понимание внутрисемейных разрывов, конфликтов, тайн или кажущихся немотивированными поступков предков.
Например, в работе одной протагонистки трагедией, мучающей ее, проклятием рода было убийство четверых детей их родителями: «Какие же мы люди после этого? Ведь и во мне эта кровь, а у меня сын. Может, и я чудовище или он вырастет монстром?» Подробности оказываются не менее ужасными, но именно они выводят событие из разряда бытового преступления в пространство трагедии: Украина, «голодомор», дети отравлены ради избавления от мук неизбежной и страшной смерти, которую язык не повернется назвать «своей».
Центральное место в работе занимает оплакивание, прощание с погибшими детьми: «Я вас поминаю, вы были, покойтесь с миром». Сообщение бабушке, матери убитых детей: «Никогда этого не пойму, простить пока не могу. Но склоняюсь перед твоим страданием». После обмена ролями, в роли бабушки: «Ты не слышала, деточка, как они кричат от голода, и чтоб тебе никогда этого не услышать. Грех на мне, а ты живи. То не кровь у нас дурная, то доля наша проклятая. Спасибо, что помянула деток».
В шеринге по этой работе выражались сильные чувства, связанные с личным опытом или историей семьи. А вот в процесс-анализ вплелись исторические сведения, фрагменты семейных воспоминаний – например, одному участнику группы рассказывал дед, что в страшные годы были старушки, которые такое зелье умели сварить, что человек умирал во сне. И что отчаявшиеся люди обращались к таким старушкам – чаще для детей… Делалась эта работа в одном южнорусском городе, что существенно: и места не такие дальние, и уклад сельской жизни Украины не чужой, и ядовитые травки в полях растут похожие, и кое-какая исследовательская литература в 90-е публиковалась. Группа была, что называется, «в теме» – и не только психологически.
Процесс-анализ часто помогает понять какие-то особенности системы родовых «посланий»,
При подробном рассмотрении «семейного древа» обычно находятся ресурсные области, «зоны исцеления» основных травм, альтернативные сообщения. Семейное предание, акцентирующее лишь трагические события, – это всегда несколько однобокая версия, но для появления более объемного и сложного взгляда на многопоколенную историю как раз и нужно, чтобы травма была проработана. Тогда вспоминаются и другие сюжеты, другие фигуры; даже страшное уже может быть понято как-то иначе. Вот это «расширение» взгляда на свой род, следующее за фокусировкой на проблемных «узлах» событий и отношений – один из заметных эффектов работы с «семейным древом». Процесс-анализ, который обычно проводится на другой день, завершает то, что инициировано в разогреве, прорабатывается в действии и начинает интегрироваться в шеринге.
И в который раз замираешь в изумлении от суровой красоты этих самых семейных преданий и от того, как в психодраме они отливаются в образы, действие, слова. «Ничто ни на чем не кончается здесь, поколение – мельчайший срок. С каждой позы сдувает спесь времени ветерок…»
На одной из недавних групп немолодая дама, химик по профессии, работала со своей склонностью к излишней мобилизации по любому, даже не очень того заслуживающему, поводу. Без всяких объяснений сказала, что ей надо «встретиться» с бабушкой, которая сберегла отца, тогда маленького мальчика, в блокаду. Подробности отрывочны, ужасны и всем нам так или иначе знакомы – не лично, конечно, но все же знакомы. Дача в Комарове, самолеты с черными крестами, зима, те самые страшные саночки с завернутыми в занавески и одеяла покойниками… В этом рассказе была еще и лошадиная шкура, добытая бабушкой-общественницей по какому-то невероятному блату, – промороженную шкуру они и ели, отрезая от нее по кусочку, варили долго-долго и ели, и оба выжили. И что сказала внучке эта сухая, резкая и, понятно, давно ушедшая бабка? А вот: «У тебя умения мобилизоваться на троих. Если, не дай бог, надо будет, – мы вас всему научили. А пока не бомбят, я тебе командую: отбой!»
И в самом деле, разве не научили? Больше, чем мы себе представляем, – и не все в этой «науке» стоит тащить на себе без осмысления. Но чтобы осмыслить, надо, бывает, хоть иногда вспомнить и оживить детали, назвать имена. И оказывается, что не одни только травмы и неоплаканное страдание «нас всему научили». Были и таланты, и чудесные спасения, и любовь, и соленые шутки, и тайные молитвы, и верность семейной традиции хоть в чем-то – не всегда могло получиться в большом и важном, но хоть в чем-то…
В заключение к своей последней книге «Советские люди. Сцены из истории» социолог Н. Н. Козлова пишет: «Тревоги порождаются и плюрализацией жизненных миров. Жизнь становится мобильной, постоянно меняющейся. Индивидуальная биография начинает ощущаться как последовательность движения по разным мирам, ни один из которых не воспринимается как «дом» [19] . «Бездомность», по мысли П. Бергера, – ключевая метафора современности. Она же – метафора советской жизни». Как говорят наши клиенты, – «отзывается».
19
Наталья Козлова. Советские люди. Сцены из истории. Изд-во «Европа», 2006. – С. 484.