Метро
Шрифт:
Леха пошлепывал драными кедами, крутил головою, освещая фонариком темные углы. Казалось, что весь тоннель состоит из таких углов, не успеешь в один луч забросить, как другой угрожающе скалится черной, мрачной полосою, в которой может затаиться какая-нибудь мерзость.
– Крысы, - бормотал Леха, вспоминая ужастики, читанные в подвале - Верка любительницей была подобных историй, подбирала то книжечки, то газеты, где могла, читала вслух со вкусом, жмурясь и охая в самых неправдоподобных местах.
– Нет, не крысы, - решил он.
– Щупальца. Вот в точности такие...
– лампочка выдернула из темноты провисший синусоидой кабель, и Лехе на мгновение померещилось, что толстая веревка шевельнулась, и будто бы раскрылась
– Тьфу! Лучше не думать, а то видится всякое. Так можно зайчиком на всю жизнь остаться...
– представление себя с заячьими ушами и пушистым хвостом вызвало у Лехи хихиканье, в котором исчезло шуршание крысиных лапок.
– Это ж надо такое придумать - щупальца! Рассказ написать, что ли? Может, напечатает кто... Маруське бы понравилось...
– Леха вновь захихикал.
Желтый, широкий световой конус резво метнулся по тоннелю, и Леха обернулся, вздрогнув от неожиданности. Но нет - все было темно и пусто, ни шороха, ни звука не доносилось ниоткуда. Даже не слышно было привычного уже стука и грохота поездов, оставшихся позади.
– Лампы перегорают. Потому их тут и нет. Просто не видно. Одна осталась, вот и искрит, как ненормальная, - решил Леха и пошаркал дальше, иногда дотрагиваясь рукою до стены - так казалось спокойнее и надежней. Из-под ног поднимались маленькие облачка пыли, хотелось чихать, и Леха в конце концов чихнул - оглушительно громко, до звона в опустевшей вмиг голове. Бурая крыса, подобравшаяся было совсем к нему близко, шарахнулась в сторону с пронзительным испуганным писком.
Вдалеке что-то засопело, зашевелилось, будто двигалось огромное нечто, и двигалось прямо к Лехе. Он замер, прислушиваясь, насторожившись, все тело его напряглось, готовясь к броску. "Бежать надо!" - билась в висках паническая мысль, но он еще не шевелился, надеясь, что это большое, неизвестное направляется куда-то в другую сторону.
– Шшшшш-шшшш... чух-чух-чух...
– послышалось Лехе, и вновь желтый свет залил тоннель, уже не мотаясь бесцельно, а упираясь в стены, уходя в черную, неосвещенную еще глубь. Лехины ноги ослабли, затряслись в коленках, и он прислонился к стене, навалился тяжело, обдирая ноющее плечо.
Буроватая крыса подбежала к Лехе поближе, почти что прижалась к его ногам, словно защиты искала. Хвост ее мелко вздрагивал от испуга. Он не заметил зверька, все смотрел - откуда льется свет, явно приближаясь.
– На поезд похоже, - сказал Леха задумчиво. Страх ушел. Ничего удивительного, что в тоннелях метро бегают поезда. Поезда, а не монстры! И, главное, никаких щупалец. Правда, по диггерской карте в этом тоннеле не должно быть ничего подобного, но может быть ошибся поворотом. Да и рельсов, вроде, не было. Но мог ведь в темноте свернуть в сторону? Вполне мог.
– Блин, ниша-то где? Вот когда надо, так никогда нет!
Леха заозирался, отыскивая углубление в стене. Нужно было спрятаться. Вдруг да заметят. Минимум - по морде надают. А зубы и так побаливают, пломбы надо бы ставить, но стоматологи нынче дороги - не укусишь. А еще пятнадцать суток работ на благо родного города могут влепить. Подметать же тротуары Лехе не хотелось еще больше, чем получить в зубы.
– Чух-чух-чух...
– продолжал приближаться невесть откуда взявшийся поезд, и Леха неожиданно сообразил, что вовсе не так звучит метро, оно грохочет, вздрагивая всем тоннелем, и фонари вовсе не тепло-желтые, а холодные, голубые, будто лунный свет. Да и рельсов нет и в помине в этом тоннеле! Не свернул он никуда, так и шел прямо, как по линеечке! Леха с ужасом уставился себе под ноги. Следы от рельсов были, но давние. Будто когда-то собирались пустить тут поезда, да забросили эту мысль за ненадобностью или еще по какой причине.
– Мама...
– тихо сказал Леха. Голос его сел, горло сжало спазматически, в сердце запульсировала тяжесть, во рту стало горько.
– Да что ж такое делается?
Свистнуло, как чайник, переполненный закипевшей уже водой. "Паровоз!
– сообразил Леха.
– Только откуда ж тут паровозу взяться? Может, какой обслуживающий, потому и без рельсов бежит? На колесах... Ведь зачем колесо изобрели, а? Правильно, чтоб на нем ездить...". Эта мысль показалась здравой и, отбросив напрасные страхи, проклиная метрополитеновских работников, Леха понесся вдоль стены тоннеля, высматривая вожделенную нишу. Буроватая крыса мчалась следом, резво перебирая когтистыми лапками. Лысый хвост ее оставлял в пыли волнистый, неровно прерывистый след, словно змея проползла.
Ниши все не было, а таинственный паровоз, не видимый еще за слепящим желтым светом, приближался. Леха остановился, тяжело дыша, вжался в стену. "Пронесет!
– решил он.
– Не заметят. В конце концов, что у них, дел других нет, как все время в окна пялиться?"
Паровоз накатился, выбрасывая из трубы плотные, белые комья дыма, будто облаками заполняя тоннель. Похожий на старую "овечку", тащил он за собой три вагончика, разукрашенные празднично, явно не русского вида. Люди, высовывающиеся из окон - чернявые, смуглые, будто загорали поколениями на морском берегу, - висящие на подножках, замахали Лехе руками, закричали приветственно и радостно, словно приглашали присоединиться к ним. Один даже протянул руку, предлагая помощь - забраться в вагон, пока разгоняется поезд. Леха уставился на них, выпучив глаза. Странный, странный поезд, странные люди, вопящие непонятное. Некоторые слова, мягко-певучие, вызывали что-то в памяти, перещелкивали, как кнопки нажимали. Почему-то вспомнилась итальянская опера, которую так любила Лехина мать.
– Ах ты ж!
– воскликнул Леха, шлепнув себя ладонями по бедрам.
– Итальянцы! Интуристы поганые! Вот ведь, их, оказывается, и на такие экскурсии возят. Метрополитен наш показывают со всех сторон. Может, еще и пикнички устраивают в заброшенных тоннелях на радость крысам...
А три таинственных вагона все покачивались напротив Лехи, словно и не двигался поезд, хоть и крутились колеса, выбивая из пола искры, натужно пыхтел паровоз, дым валил из трубы, да пронзительно взвизгивал свисток. Леха шагнул вперед. Казалось - вот впрыгнет сейчас в вагон, и увезет его паровоз в невозможные дали, к солнцу и свету, к счастливой жизни, о которой только мечталось длинными ночами в подвальчике, когда Маруська сопела аденоидно в ухо, дыша застарелым перегаром и кариесом.
Буроватая крыса, ослепленная окончательно ярким, желтым светом, перепуганная насмерть непонятными шумами, метнулась из-под Лехиных ног, бросилась к вагону, не соображая, куда бежит. Металлическое колесо, подернутое ржавчиной, чавкнуло, придавливая крысу. Но зверек пищал, дергал лапками. Леха отшатнулся. Поезд уже не казался идущим к счастью, а вызывал отвращение. Крыса дернулась еще, ее отбросило к следующему колесу, брызнула кровь, размолотое буроватое тельце откатилось в сторону. Леха выматерился злобно, вновь прижимаясь к тоннельной стене. Крысы ему всегда казались противными тварями, но вот эту, погибшую так по-дурацки и страшно, отчего-то было жалко до слез.
Итальянцы все тянули руки, недоуменно переглядывались. Никак не могли понять, почему человек, которого они зазывали к себе в вагон, не хочет разделить с ними праздник.
– Езжайте, езжайте, - слабо махнул Леха.
– Не поеду я с вами. Мы в гимназиях не обучались, политесу не обучены. Нечего мне с вами делать.
А ноги вдруг пошли, неся Леху к вагону, и руки его тянулись к итальянцам, словно обретя собственную волю. Из вагонной двери высунулся мужичок, курносый, веснушчатый, с взъерошенными рыжеватыми волосами.