Метромания

Майорова Ирина

По окончании курсов Катя нашла работу в салоне совсем недалеко от дома. Точнее, ее туда пристроила преподававшая искусство маникюра наставница. Не задаром, конечно. За протежирование внучки Наталья Сергеевна отблагодарила мастерицу парой своих золотых сережек с крохотными изумрудиками. И вот уже пятый год Катя трудится в салоне «Веренея». У нее постоянные клиентки и предварительная запись. Окошек почти не случается – разве что кто-то из дам подхватит простуду или до потери памяти увлечется шопингом.

Кстати о гриппе и прочей распространяющейся воздушно-капельным путем заразе. В начале своей трудовой деятельности Катя на чихание и кашель клиенток не обращала внимания. Даже если те не имели возможности прикрыться ладошкой (кисть одной руки – в ванночке, другой – в распоряжении маникюрши). Инстинктивно отвернув голову, Катя с милой улыбкой желала здоровья, а в ответ на извинения неизменно отвечала: «Ничего

страшного». Но когда с экранов телевизоров косяком пошла информация о нетипичной пневмонии, к уже имевшимся у Кати фобиям присоединилась еще одна: она стала бояться неподвластного современной медицине вируса. Она сразу уверила себя, что папа умер именно от атипичной пневмонии, которую в начале восьмидесятых еще не умели диагностировать. И стала носить восьмислойную марлевую маску, которую меняла каждый день. Поверх маски, на переносицу, Катя надевала сооруженный из большой канцелярской скрепки зажимчик. Теперь маска плотно прилегала к лицу и не сползала. Запах хлорки с примесью еще какой-то сладковатой отравы, который ей приходилось вдыхать в течение нескольких часов, Катюню нисколько не нервировал. Напротив, она вдыхала его с удовольствием, представляя, как стерильный, без единого микроба воздух проникает в бронхи, трахею, легкие. Должно быть, некоторых клиенток такая экипировка маникюрши напрягала, раздражала и даже обижала, но ни одна о том ни словом не обмолвилась. Ради хорошего маникюра женщины готовы были терпеть и гигиенические заморочки мастера, и ее упорное нежелание обсуждать свою личную жизнь. Ведь иных дам постбальзаковского возраста медом не корми – дай только свести не испытавшую женского счастья барышню с каким-нибудь троюродным племянником или сыном приятельницы, алкоголиком и тунеядцем, которого следует поскорее женить на приличной девушке, чтобы было кому о нем заботиться и переживать.

Раньше на подобные разговоры Катя и дома нарывалась. Едва ли не каждый вечер, тяжело повздыхав, бабушка заводила свою шарманку: «Сегодня в сквере встретила Лену Селиверстову из второго подъезда, она сыночка прогуливала. Мальчишка такой хорошенький, щекастый, глазки голубенькие. Лена говорит, спокойный: за ночь раз и проснется, а то и вовсе спит до самого утра. А внучка Таисии Николаевны уже второго родила».

Катя на тонкую бабушкину дипломатию реагировала спокойно: «Куда ты спешишь, бабуль? Успеешь еще с правнуками нанянчиться!»

Но год назад бабушка умерла. Ночью, во сне. Накануне давление скакнуло до двухсот двадцати. Катя вызвала «скорую». Молоденький доктор настаивал на госпитализации, но Наталья Сергеевна ложиться в больницу категорически отказалась. К тому же после укола ей вроде полегче стало. Врач «скорой» провел у них минут сорок, а уезжая, велел Кате при малейшем ухудшении состояния незамедлительно набрать «03». Перед сном бабушка с удовольствием выпила чаю, съела бутерброд с маслом и клубничным джемом, вслух перечислила дела на завтрашний день, про себя, старательно шевеля губами, прочла молитву. А когда Катя утром заглянула к ней в комнату, бабушка была мертва уже несколько часов.

Первым, кому позвонила обезумевшая от горя Катя, был Макс. Он тогда ужасно растерялся. Не зная, что делать, как был – в шортах и домашних тапках – поднялся на два этажа, к Андрею. Пока тот натягивал джинсы и свитер, Кривцов стоял на пороге и недоуменно вопрошал: «Слушай, чего она не тебе, а мне позвонила? Я ее бабку и не знал почти. И вообще я покойников не люблю. Может, она думает, раз я врач, так мне трупы как родные. Так я ж стоматолог, а это совсем другое дело».

К Гавриловым они пошли вдвоем. Наталью Сергеевну уже увезли, а над опухшей от слез Катей хлопотали Светлана Васильевна из шестого подъезда и ее сын Виктор, курсант милицейского вуза. Парень закончил ту же школу, только годом позже. Собственно, они вчетвером (Катя от горя ничего не соображала) все тогда и организовали: и могилу на Хованском кладбище, и отпевание в церкви, и поминки…

После похорон Макс вдруг переменил свое отношение к Катерине. Она перестала быть одной из десятков одноклассниц-однокурсниц-знакомых. Теперь он частенько заходил к ней, интересовался, не надо ли помочь, пару раз брал на корпоративные вечеринки в своей крутой клинике. Андрей понимал, что все эти знаки внимания отнюдь не свидетельствуют о внезапно вспыхнувшем в душе Макса чувстве. Просто Кривцов ценил собственное участие в настигнутой бедой школьной подруге, любовался своими добротой и сердечностью. Но, даже понимая это, Шахов не обольщался. Он прекрасно помнил, с чего у Макса начинался роман с его бывшей женой Ксенией. Именно с проявления заботы, небольших услуг в виде написания реферата, добывания редкой книги, встреч на вокзалах родственников и знакомых, которые везли «голодающей в Москве деточке» посылки от проживающих в провинции родителей.

Ксюша, надо отдать ей должное, оказалась неплохим психологом. Смекнув, что Макс относится к тому типу мужчин, которые особенно ценят свой вклад во что бы то ни было – в дело, в человека, – заставила тратиться на себя, любимую, по полной программе. И в материальном смысле, и в плане времени. Так что их бракосочетание было своего рода логическим апофеозом этого «плотного опекунства».

У Андрея были основания полагать (хотя Макс в открытую об этом не говорил), что Кривцов еще до свадьбы знал: ничего хорошего из их с Ксюшей совместной жизни не получится. Зачем же тогда женился? Ну не пропадать же добру (сиречь: материальным и душевным затратам)! Родители Макса, вот уже несколько лет пребывавшие в разводе, в качестве свадебного подарка отписали сыну свои доли в приватизированной квартире. Отец, Алексей Павлович, давно жил отдельно, а «мадам Кривцова» купила себе двухкомнатную в районе «Павелецкой». Уже через полгода после акта бракосочетания Макс начал погуливать. И осуждать его за это мог только тот, кто не был в курсе его домашних дел. Ксюша оказалась настоящей мегерой: то сутки напролет рыдала из-за случайно оброненного Максом слова, то лежала физиономией к стенке и молчала, то принималась колотить посуду и орать так, что слышали соседи по лестничной площадке. В качестве отступного при разводе кривцовским предкам пришлось купить ей комнату в коммуналке. Ксюша настаивала на квартире, даже намеревалась судиться, но ей кто-то вовремя подсказал, что не стоит: по суду она получила бы гораздо меньше.

Каждое проявление Кривцовым заботы и внимания по отношению к Катерине заставляло Шахова сходить с ума от ревности и страха: вдруг Макс – как это уже было с Ксенией – в порыве восхищения самим собой сделает Гавриловой предложение, и она… Она, конечно, тут же согласится. Любой повод убедиться в Катиных предпочтениях вызывал у Андрея острый приступ боли и обиды: ну почему он, чем он лучше?

Шахов прекрасно помнил прошлый день рождения Катерины. Тогда они с Максом, выбирая подарок для именинницы, чуть не разругались в пух и прах. Кривцов предлагал придумать какой-нибудь веселый прикол, Андрей настаивал на том, чтобы купить что-то для дома. Так и не сойдясь во мнении, друзья притащили виновнице торжества два больших пакета. Один – с фильтром для воды, второй – с подставкой для зонтов, выполненной в виде голого мужика (внизу мэн заканчивался как раз там, где у живого прототипа – если таковой был – начиналось самое сокровенное). Верхняя часть черепа у мачо-подставки была ровненько срезана, что вкупе с застывшей на его губах лучезарной улыбкой смотрелось особенно жутко. Однако «жертве трепанации» Катерина обрадовалась куда больше, чем итальянскому фильтру с пятью степенями очистки. Весь вечер носилась с этим керамическим уродом, как с писаной торбой, а презент Андрея, бросив на ходу: «Потом как-нибудь установишь», небрежно сунула в угол на кухне. И это при ее практичности, страсти к экономии и неприятии пустых трат!

То, что Шахов именует практичностью, другие наверняка сочтут прижимистостью и даже скупостью. Есть у Гавриловой такой – еще один – пунктик. Она копит деньги, отказывая себе в очень и очень многом. Редко покупает себе новую одежду, перешивая бабушкины и мамины платья и пальто, обувь выбирает самую дешевую, продуктами запасается только на рынке и в магазинах эконом-класса, и разница в пять рублей при выборе товара может стать для нее решающей. Большую часть зарплаты и все чаевые Катя меняет на валюту (в прежние годы – на доллары, теперь на евро) и складывает в тайник, местонахождение которого известно ей одной.

Полгода назад Андрей разбил чужую машину, на которой ездил по доверенности. Хозяин тачки, числившийся до ДТП в нормальных мужиках, будто озверел. Потребовал в трехдневный срок отдать ему пять штук баксов на восстановление «ласточки»; в противном случае обещал привлечь к решению вопроса знакомых братков. Шахов, зная, что у Катерины мертвым грузом лежит сумма, значительно превышающая требуемую, рванул к ней. Но Катя, выслушав просьбу, начала врать. Сказала, что отдала все деньги подруге, которой нужно было срочно делать взнос за купленную в кредит квартиру, иначе несчастную и ее детей ждала участь бомжей. Андрей видел, что она лжет, и испытывал жгучее чувство неловкости – не столько за Катю, сколько за себя, заставившего ее изворачиваться. И скупость ее он тогда оправдал. Девчонка в одиннадцать лет осталась сиротой, и это не могло не сказаться на ее характере. Не имея никого в этом мире, кроме старой бабушки, она рано поняла, что должна заботиться о себе сама и что ее страховкой в сложных ситуациях могут быть только деньги. Каждый раз, добавляя в тайник очередную сумму, Катя наверняка прикидывала, сколько времени сможет продержаться на накопленном, если ее свалит болезнь и она не сможет работать.