Мейчен
Шрифт:
Обыскали яму, обыскали пруды для разведения рыбы, развалины, оставшиеся после гражданской войны,* но тело мистера Харрисона не нашли. Тем не менее Джоан и Ричард Перри, мать и брат Джона, были взяты под стражу; и все семейство было обвинено в убийстве мистера Харрисона. Джоан и Ричард все отрицали, призывая на себя страшные кары, если они в самом деле виноваты в том, в чем их обвиняли: Джон же стоял на своем и клялся жизнью, что говорит правду. Все трое были отправлены в тюрьму. По дороге Ричард, шедший последним, «вытащил из кармана тряпку и, уронив ленту, которую подобрал стражник, стал просить, чтобы ее вернули ему, мол, это лента его жены». Однако стражник показал ленту Джону, и тот с печалью признал ее: именно ею его брат задушил мистера Харрисона. На другой день, в воскресенье, узников повели в церковь. Им пришлось проходить мимо дома Ричарда, и двое из его ребятишек бросились к нему. Меньшего он взял на руки, другого потрепал по голове, и у обоих пошла носом кровь. Это обернулось бедой для Ричарда.
Было и еще кое-что. За год до описываемых событий кто-то проник в дом мистера Харрисона, пока тот находился на «наставлении» — пуритане все еще были сильны в 1659 году, — и взял 140 фунтов. Мировой судья, пользуясь покаянным настроением Джона, спросил, не знает ли он что-нибудь об ограблении. Конечно же,
На сентябрьской выездной сессии суда присяжных все трое предстали как обвиняемые и ограблении, отягченном убийством. Судья, сэр Кристофер Тернер, отказался вести дело об ограблении и убийстве за отсутствием трупа. Что касается ограбления — ограбления 1659 года, — обвиняемые сначала говорили о своей невиновности, а потом, последовав доброму совету, признали себя виновными и были помилованы на основании Королевской амнистии. Позднее они опять заговорили о своей невиновности.
В 1661 году весной все трое вновь предстали перед судом, который вершил сэр Роберт Хайд. Признание Джона было расценено как свидетельское показание. Но Джон заявил, что был не в себе и ничего не помнит. Всех троих признали виновными в убийстве Уильяма Харрисона и казнили на Бродвей-Хилл в виду Кэмпдена. Первой повесили мать — Джоан Перри. Ёе считали ведьмой, наложившей заклятье на своих сыновей, отчего, пока она была жива, они не могли признаться в своей вине. Потом на виселицу взошел Ричард и умер, клянясь в своей невиновности и умоляя брата сказать все, что он знает, о мистере Харрисоне. «Упрямый и злой» Джон был последним и заявил, что не обязан ннкому ни в чем признаваться. Тем не менее, в конце концов он сказал, что ничего не знает о смерти хозяина, однако добавил, что когда-нибудь правда откроется.
Так и случилось. Прошло немногим меньше двух лет, как мистер Харрисон возвратился в Кэмпден.
Он рассказал о своих приключениях в письме, адресованном сэру Томасу Овербери, рыцарю, из Бортона (недалеко от Кэмпдена), что в Глостершире. И начал с самого начала.
«Был сезон жатвы, когда в четверг вечером я отправился в Чаррингворт собрать арендную плату для моей госпожи Кэмпден, а так как арендаторы работали в поле и возвращались домой поздно, то и я припозднился в Чаррингтоне. Хотя рассчитывал получить много денег, на руках у меня было всего двадцать три фунта; по дороге обратно (по узкой тропе в зарослях дрока) я встретил всадника, который спросил: «Это ты?» Испугавшись, что он затопчет меня, я ударил его лошадь по морде, а он ударил меня мечом несколько раз и поранил мне бок, хотя я защищался (моей легкой тростью), как мог. Потом кто-то сзади ударил меня по ноге и, схватив за воротник дублета, потащил к живой изгороди, находившейся неподалеку. Потом пришел еще один, но денег они не взяли, а посадили меня на лошадь позади одного из них, заставили обхватить его руками и надели мне на руки что-то вроде кандалов, потому что я слышал щелчок, после чего они накинули на меня широкий плащ и повезли прочь. Уже давно наступила ночь, когда мы остановились возле стога сена, находившегося рядом с каменной ямой; там они отобрали у меня деньги, и это было за два часа до рассвета (так сказал один из них). Спустив меня в яму, они оставались там еще (как мне показалось) около часа. Когда же они опять привели лошадь, то потребовали, чтобы я вылез из ямы, а на мой вопрос, что они собираются со мной делать, ведь деньги уже отобрали у меня, один из них ударил меня; потом они вместе вытащили меня наверх и, прибавив к моим деньгам еще много денег, посадили на лошадь. В пятницу вечером, перед самым закатом солнца, они внесли меня в дом… почти мертвым, потому что я был весь в синяках из-за тяжелых кошелей с деньгами. Увидев, что я не могу ни стоять, ни говорить, женщина, которая была в доме, спросила, не принесли ли они ей покойника? И те люди ответили, что я не покойник, а их друг, который тяжело ранен и которому требуется помощь лекаря. На это она сказала, что, если они не поторопятся, я умру еще до прихода лекаря. Тогда они положили меня на подушки и позаботились о том, чтобы никто не входил в комнату, кроме одной маленькой девочки; сами же оставались в доме — дали мне суп и напоили бренди. Утром, очень рано, меня вновь посадили на лошадь, и около трех или четырех часов мы уже были на побережье в местечке Дил, где они положили меня на землю. Один из них остался со мной, а двое других отошли в сторону, чтобы поговорить с подошедшим к ним человеком. Я услышал, как они упомянули семь фунтов, после чего все трое исчезли, но через полчаса вернулись.
Мужчина (как я потом узнал, его звали Реншо) сказал, что боится, как бы я не умер, прежде чем меня доставят на борт, после чего меня уложили в лодку и отвезли на корабль, где перевязали мои раны. На корабле я оставался недель шесть, в течение которых, несмотря на отсутствие заботы, оправился от ран и слабости, а потом пришел капитан корабля и сказал мне (и остальным, пребывавшим в том же положении), что он обнаружил три турецких корабля. Мы предложили ему свою помощь, но он приказал нам держаться вместе, заявив, что справится с ними без нас. Немного погодя он призвал нас наверх, и когда мы поднялись на палубу, то увидели рядом два турецких корабля. Нас перевели на один из них И поместили в трюм, так что я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мы приблизились к берегу. Потом нас ждало двухдневное путешествие по суше, после чего мы оказались в большом доме или тюрьме, куда через четыре с половиной дня пришли восемь человек, по-видимому, офицеры, чтобы посмотреть на нас. Они задавали нам вопросы о том, кем мы были в прошлой жизни. Один сказал, что он был хирургом, другой — искусным ткачом, а я (после того, как вопрос был повторен несколько раз) сказал, что немного понимаю в лекарствах. Нас троих отвели в сторону, и меня взял с собой степенный аптекарь, которому было восемьдесят семь лет. Он жил недалеко от Смирны, недавно побывал в Англии и знал Кроуленд, что в Линкольншире, который предпочитал всем остальным английским городам. Ему был нужен кладовщик, и он дал мне серебряную чашу с двойной позолотой, чтобы пить из нее; в основном я работал в кладовой, но однажды меня послали собирать хлопок, а так как я не справился, то аптекарь нанес мне весьма чувствительный удар, повалил на землю и уже вытащил нож, чтобы прирезать меня, но я с мольбой протянул к нему руки, и он, топнув ногой, отвернулся… Г1|юбыл я у него год и девять месяцев, а потом (в четверг) мой хозяин заболел и послал за мной. Назвав меня по своему обыкновению Боллом, он сказал, что умирает и что я должен позаботиться о себе. Умер он в субботу, и я тотчас отправился, взяв свою чашу, в ближайший порт, который был в сутках пути… Добравшись до него, я обратился к двум мужчинам,
Пожалуй, пора немного сократить рассказ мистера Харрисона. Ему удалось найти еще одного человека с того же корабля, который провел его на борт, — подействовало то, что мистер Харрисон показал ему позолоченную чашу. Его поместили едва ли не в трюм, «в очень неудобное место», однако турки его не нашли, и в конце концов он оказался в Лиссабоне, свободный, но без гроша в кармане. К счастью, ему удалось познакомиться с неким англичанином, уроженцем Висбича, который оплатил его проезд до Дувра, и на благочестивом выражении приличествующей случаю благодарности мистер Уильям Харрисон закончил рассказ о своих приключениях, о пережитых опасностях и счастливом спасении.
Итак, заметили вы или нет, но я пересказал всю историю, не делая замечаний и не вставляя комментариев. А не делал я этого, потому что не имею представления, есть ли во всей этой истории хоть слово правды. Мой источник — «Государственные суды», а если так, то, казалось бы, о более солидном свидетельстве можно только мечтать. А вот и нет. Отчет в «Государственных судах» — всего лишь перепечатка памфлета, появившегося в Лондоне в 1676 году:
«Правдивый и полный отчет о следствии, признании, судебном процессе, осуждении и казни Джоан Перрн и двух ее сыновей Джона и Ричарда Перри, обвиненных в убийстве Уильяма Харрисона, жителя Лондона, напечатанный для Роланда Рейнольдса, Арундел-Гейт, рядом с церковью святого Клемента в Стрэнде, 1676».
В памфлете указано в качестве источника письмо сэра Т. О. [Томас Овербери] Т. Ш. [Т. Ширли], лондонскому аптекарю, но так как оба джентльмена недоступны для допроса, то ничего нельзя доказать наверняка. Конечно же, в истории много невероятного. На первый взгляд, самым невероятным является поведение Джона Перри, лишившего жизни не только себя, но и своих мать и брата. Однако такие прецеденты случаются. Вплоть до наших дней люди признаются в убийствах, которых не совершали, а во времена Джона Перри женщины по доброй воле признавались в участии в жутком ведьмовском шабаше. Если Уильям Харрисон* написал правду, то Джон Перри был сумасшедшим, подверженным истерикам. С другой стороны, осуждение и казнь за убийство при отсутствии corpus delicti[Состав преступления; совокупность признаков, характеризующих преступление; вещественное доказательство, основные улики.] — другими словами, не было трупа или хотя бы идентифицируемой части трупа. Неужели такое было возможно? Увы, да. Хоть это и противозаконно. Гражданское право в таких случаях запрещает вынесение обвинительного приговора. Лорд Хейл говорил: «Я никогда не вынесу обвиняемому в убийстве приговор, если у меня не будет прямых доказательств преступления или хотя бы трупа». Однако очевидно, что это дело было отдано на откуп судье, ибо лорд Хейл приводит в пример два случая, когда обвиняемые были повешены за убийство, а их жертвы оказывались живыми. Так что в этой части истории нет ничего неправдоподобного. Как мы видели, первый мировой судья, сэр Кристофер Тернер, был одного мнения с лордом Хейлом и отказался выносить приговор Перри из-за «отсутствия трупа». Но другому мировому судье, сэру Роберту Хайду, отсутствие трупа не помешало.
Самая большая трудность заключена в рассказе самого мистера Харрисона. Зачем его похитили и кем были его похитители? Он говорит о других людях на корабле, находившихся в том же положении, что и он. Был ли это Маленький синдикат, который специализировался на старых джентльменах и продавал их владельцам кораблей по семь фунтов за человека? Что-то непохоже. Как можно транспортировать такой груз из Кэмпдена или Глостершира в Дил или Кент, не боясь осложнений? Не знаю. Насколько я понимаю, эта история так и останется Кэмпденским чудом.
Перевод Л. Володарской
Есть случаи, житейские и судебные, которым лучше оставаться неразгаданными. Как бы мы, здравомыслящие существа, ни были убеждены в том, что вердикт справедлив и истина установлена, все же где-то в глубине души остается червячок сомнения, и это самое «все же» никаким судом и никаким вердиктом не заглушить.
Такой случай описан в замечательном томе воспоминаний Монтагю Уильямса. В середине восьмидесятых годов это дело было известно как «Двоеженство в Брайтоне». Некая мисс Эмма Дэш, жившая в Брайтоне, незадолго до Пасхи познакомилась на прогулке с джентльменом. Он представился. Сказал, что видел мисс Дэш на танцах в Лондоне, и был приглашен сопровождать юную леди, которая прогуливалась вместе со своей матерью. Капитан Макдоналд — так он назвался — рассказал свою печальную историю. Он служил капитаном на корабле и четыре года назад был помолвлен с леди, которая, по словам ее матери, была слишком юна для замужества. Капитан согласился подождать, но когда он возвратился из плавания, то обнаружил свою возлюбленную замужем за другим. Из этого он сделал свои выводы и поклялся, что, если ему когда-нибудь придется жениться, его жена пойдет с ним в плавание. Глядя на капитана Макдоналда, никто не усомнился бы в том, что он заправский моряк. Его без преувеличений можно было бы назвать «морским волком». Для него не существовало сомнений и колебаний. В нем был порыв, была импульсивность настоящего моряка — из романов. В тот же вечер, получив разрешение, он навестил юную леди и ее мать, и повез мисс Дэш в Льюис. Пообедав в «Белом олене», они возвратились в Брайтон. На вокзале капитан сел в поезд, направлявшийся в Лондон, но прежде пообещал прислать мисс Дэш телеграмму. Телеграмма была в должное время получена; в ней мисс Дэш просили встретить поезд, прибывавший в двенадцать тридцать четыре, и, если возможно, нанять того же кучера, который возил их в Льюис. Мисс Дэш и капитан встретились, поехали в Вар-тинг, пообедали там и возвратились в Брайтон. Капитан проводил мисс Дэш до дома и попросил у матери руки ее дочери. Миссис Дэш ответила, что слишком мало его знает, но согласие дала. 14 капитан Макдоналд решил немедленно выправить лицензию. В разговоре он упомянул название своего корабля — «Кайкура». На другой день он явился, держа в руке лицензию, и мисс Дэш пошла с ним к священнику. Не имея религиозных предрассудков, капитан сказал, что готов жениться в Страстную пятницу. Однако этому воспротивился священник, и было решено, что венчание состоится на следующий день, в канун Пасхи. Церемония состоялась в церкви Святого Иакова, на ней присутствовали миссис Дэш, мисс Льюис и некий мистер Мэй. После завтрака капитан и миссис Макдоналд уехали в Чичестер. В Брайтон они вернулись в понедельник, и капитан отбыл к месту службы, чтобы, как он сказал, должным образом приготовиться к приезду молодой жены. Больше его не видели.