Мейси Доббс. Одного поля ягоды
Шрифт:
— Да-да, конечно.
Старик посмотрел на Мейси.
— Раньше я вас здесь не видел.
— Да, это так. Я двоюродная сестра. Только что переехала в Лондон, — сказала Мейси, открыто глядя на старика.
— Приятно видеть могилу ухоженной.
Старик крепче сжал ручки тележки, собираясь везти ее дальше.
— Подождите минутку. Я хотела бы узнать — все могилы в этой части кладбища военные? — спросила Мейси.
— И да, и нет. Большей частью здесь лежат наши ребята, но кое-кто еще долго жил после ранений. У вашего Дона, вы, наверное, это знаете, было заражение крови. Жуткая
Старик поставил тележку и указал на пути, идущие вдоль кладбища.
— Отсюда видно поезда. Ребята, конечно, не могут их видеть, но родным это нравится. Они в пути, понимаете, это — ну вы знаете, как это называется, — когда для них это что-то означает.
— Метафора?
— Да, в общем, как я сказал, они в пути. Родные — а почти все приезжают на поезде — на обратном пути видят эти могилы из вагона. Так они могут попрощаться еще раз.
— А что скажете про вон ту могилу? Странная, правда? Ничего, кроме имени!
— Конечно. Вся эта история странная. Его похоронили два года назад. Скромные семейные похороны. Он был капитаном. Получил шрапнельную рану в лицо под Пашендалем. Жуткий вид был у него, просто жуткий. Удивительно, что он вообще вернулся домой. Жил отдельно от семьи, очевидно, проведя какое-то время дома. Хотел, чтобы его знали только по имени. Говорил, что фамилия уже не важна, видел, что с такими, как он, никто не считается, что их списывают как отходы. Считал себя позором для семьи, как говорили его двое товарищей, приезжавших какое-то время сюда. Теперь приезжает только эта женщина. Кажется, она сестра его друга, знала его много лет. Могилу содержит в порядке, можно подумать, он умер только вчера.
— Гм. В самом деле, очень печально. Не знаете, как его фамилия?
Словоохотливый старик, услышав этот вопрос, как будто обрадовался возможности еще поговорить.
— Уэзершоу. Винсент Уэзершоу. Он из Чизлхерста. Семья, судя по виду, хорошая. Заметьте, умер он там, где жил. На ферме, кажется. Да, он жил на ферме неподалеку отсюда, только дальше от Лондона. Насколько я знаю, их там жило много.
Мейси почувствовала холод, кладбищенская тишина просочилась сквозь ее одежду до самой кожи. Однако дрожь была ей привычна, Мейси порой ощущала ее даже в теплую, безветренную погоду. Она научилась воспринимать этот пробегающий по коже холодок как предостережение.
— Много кого?
— Ну, знаете, — старик потер поросшую щетиной челюсть испачканной в земле рукой, — тех, у кого изувечены лица. Мы ведь находимся недалеко от Сидкапа. Там госпиталь имени Королевы Марии, где делают операции на лицах, стараются помочь этим беднягам. Просто поразительно, что там пытались делать — и что сделали. Врачи были просто чудотворцами. Однако я готов держать пари, что кое-кто из этих ребят все-таки стал недостаточно симпатичен дня своих невест и оказался на этой ферме.
Старый работник взялся за ручки тележки. Мейси поняла, что он хочет прогнать от себя воспоминания о войне.
— Ну, мне, пожалуй, пора, мистер…
— Смит. Том Смит.
— Том, мне нужно успеть на двухчасовой поезд. Спасибо.
Том Смит посмотрел, как Мейси идет мимо могил к Дорожке,
— Вряд ли мы увидимся снова… но знаете, мисс, по поводу этого Винсента — странно, что он не один.
— Что не один?
— У кого на памятнике только имя.
Мейси повернула голову, поощряя Тома продолжать.
— Их несколько, и знаете что?
— Что? — спросила Мейси.
— Все порвали отношения со своими семьями. Трагично это было, очень трагично — видеть их родителей. Не дай Бог никому перенести такое! Тяжело было, когда они уходили на войну, а потерять их, когда они вернулись, — еще тяжелее!
— Да, это трагично.
Мейси посмотрела на Тома, потом задала вопрос, вертевшийся на языке с тех пор, как старик заговорил с ней:
— Том… где покоится ваш сын?
Том Смит посмотрел на Мейси, и на глаза у него навернулись слезы. Морщины на лице стали глубже, плечи ссутулились.
— Вон там! — Старик указал на ближайший к железнодорожной линии ряд памятников. — Он любил поезда в детстве. Да, любил. Когда вернулся из Франции, у него было не в порядке здесь. — Старик постучал себя по виску. — Криком кричал среди ночи, а днем от него ни звука нельзя было добиться. Однажды утром моя жена понесла ему чашку чаю и обнаружила, что он покончил с собой. Она уже никогда не была прежней. Никогда. Это разбило ей душу. В декабре будет три года, как она умерла.
Мейси кивнула и положила ладонь ему на руку. Они постояли, помолчали.
— Что ж, ничего не поделаешь, — сказал Том Смит. — Надо жить дальше. Должен я ухаживать за их могилами, так ведь? Всего вам доброго, мисс.
Мейси Доббс попрощалась с ним, но ушла с кладбища не сразу. Потом, дожидаясь на платформе поезда в Лондон, она достала из сумочки маленький блокнот и записала все события дня. Упомянула каждую подробность, в том числе даже цвет перчаток Селии Дейвенхем.
На кладбище она нашла еще два памятника, где были только имена, — неподалеку от могилы Винсента Уэзершоу. Три юных «старых солдата» ушли из семей. Мейси села на скамью и начала составлять вопросы, вопросы себе, которые возникали в результате наблюдений. Она не будет доискиваться ответов на них, она предоставит им делать свою работу.
«Истина идет к нам по пути наших вопросов, — снова прозвучал в ее памяти голос Мориса. — Как только сочтешь, что нашла ответ, закроешь тем самым ей путь и возможно, упустишь жизненно важные сведения. Спокойно жди, не спеши с выводами, как бы ни было досадно незнание».
Дав любопытству полную волю, Мейси поняла, каким должен быть ее следующий ход.
Глава пятая
Досье Селии Дейвенхем состояло уже из нескольких страниц и, помимо поездок на кладбище в Нетер-Грин, включало в себя другие сведения: дату рождения Селии (16 сентября 1897 года), имена ее родителей (Олджернон и Анна Уиптон), место рождения (Севенокс, графство Кент), название школы (Святой Марии) и прочие подробности. Муж старше ее; в тридцать два года эта разница не казалась большой, но в девятнадцать-двадцать лет, должно быть, представлялась громадной, особенно потому, что прошлое было более волнующим, чем повседневная жизнь в браке.