Меж двух океанов

— Послушайте, хватит уж вам писать, никуда это от вас не убежит! Сейчас мы пристанем в Манте!

Горстка итальянцев, возвращающихся из Чили, шумно поднялась из-за ближайшего столика и бросилась на палубу.

— Разве мы идем не прямо в Панаму?

— Да нет, говорю же вам, только остановимся там. И даже два раза! Одна-две тысячи мешков кофе в Манте и Буэнавентуре стоят того, чтобы остановиться! А мы хоть на минутку слезем с этой дурацкой качалки!

Машины замолкли, «Марко Поло» загремел цепями, крепко хватаясь якорями за дно. В двух-трех километрах от излома его белых стен смутно виднелись на горизонте букеты пальм и хижины, похожие издали на караваи хлеба.

К бортам отдыхающего матадора морей, словно к острову, прилепились баржи. Они набьют в него горы ящиков и тюков, чтобы хоть на сантиметр поближе к воде прижать его расточительно высокую ватерлинию. Совсем так', как было у острова Пуна в устье реки Гуаяс. Только здесь, в Манте, не хватало того самого кусочка земли, со всех сторон омытого водой. Да и перекупщиков, мелких торговцев, зевак и лавочников съехалось сюда на вертких лодках гораздо меньше.

Зато красноречием и свойственным продавцам остроумием они превзошли своих гуаякильских конкурентов.

Смуглый парень в сомбреро то и дело нагибается, роется на дне своей скорлупки и поднимает над головой очередной образчик товара, демонстрируя его покупателям, облепившим борта всех палуб. Бананы, кокосовые орехи, великолепные раковины, панамские шляпы, темно-красные пончо, крокодиловые кожи…

— Или вот это! No quieren comprar? Barato! — и он вытаскивает из кучи хлама двухметровую кожу гремучей змеи и подпоясывается ею. — Не желаете ли купить? Дешево! Замечательный пояс!

Никакого интереса. Трехъярусное скопище пассажиров лишь забавляется, коротая время.

— На нем можно и повеситься! — Парень с лодки сердитым взглядом окидывает праздно любопытствующих, делает из змеиной кожи петлю и, придерживая ее над головой, изображает висельника: ухо к плечу, язык на подбородке. Палубы разражаются смехом.

— Y dura mucho! — обнадеживается он в ту же секунду. — А уж прочна она, что угодно выдержит!

Схватив змеиную кожу обеими руками, он натягивает ее на колене, затем принимается так стегать ею по бедру, что от нее вот-вот полетит чешуя.

Лес рук протягивается через перила. Каждому вдруг захотелось иметь кожу гремучей змеи. Монеты звякают о дно лодчонки, а свернутая узелком кожа летит в руки нашему соседу итальянцу.

— Она, может быть, понадобится тебе раньше, чем ты думаешь, — задумчиво обронил одни из репатриантов, вы-терев ладонью потную шею. — Уже при Муссолини у всех пояса были затянуты так туго, что оставалось только в петлю лезть.

Лицо соседа омрачилось, на лоб набежали глубокие складки.

— Я все время говорил вам, что ехать домой еще рано. Соваться к полумиллиону безработных — надо же придумать! — высыпал он на головы своих приятелей стаккато темпераментной итальянской речи, потом схватил змеиную кожу и швырнул ее в море.

Двадцать голов наклонились через борт.

Кожа гремучей змеи с минуту покачивалась на сапфировой воде, а потом, уходя в глубину, слилась с тенью парохода.

— Пассажиры третьего класса, в столовую! Подается обед!

Голос из громкоговорителя был заглушен ударом гонга, потом вторым, третьим.

Вавилонское столпотворение людских голосов; рокот машин, которые снова работают в полную силу; звон тарелок и стаканов, доносящийся из лестничного люка. По нему устремляются в трюм обитатели самого дешевого класса, чтобы в две смены наскоро проглотить обед.

— Темно, как в мешке! Они считают, что этот трюм даже не стоит освещать как следует. И жарища, будто в пекле!

— А что ты хочешь? По деньгам и музыка.

Здесь, на современном итальянском судне, построенном в 1938 году, обстановка третьего класса не доставляет радостей путешествия. Тесные каюты и плохо проветриваемые трюмные помещения, в которых пахнет нефтью, масляной краской и кухонным чадом. Все двери, ведущие в верхние, солнечные этажи, как бы опечатаны трехъязычными табличками: «Пассажирам третьего класса вход воспрещен!»

В столовой нечем дышать от духоты. Обедающие сидят друг против друга на скамьях, словно куры на насесте. На длинных столах дымятся миски с неизменным итальянским супом «минестроне», на смену ему появляются столь же неизменные макароны с подливкой и куском говяжьего мяса. Официанты едва переводят дух и своим потом подсаливают кушанья на тарелках. Люди стараются проглотить обед и поскорее вырваться на палубу — «закусить» свежим воздухом.

Напротив нас сидят две пожилые женщины, перуанки, и разговаривают, коротая время между супом и вторым блюдом.

— Завтра, говорят, мы переедем экватор.

— А скажите, пожалуйста, сеньора, как это можно узнать?

— Говорят, там есть такая темная линия на океане.

С шумной столовой плавучего муравейника странно контрастирует тихий, укромный уголок на корме — узкая галерея над дощатыми крышками грузовых люков. За день тут можно до пресыщения насмотреться на планерское искусство чаек, бакланов и белых альбатросов, отсюда можно наблюдать вспененную морскую автостраду, которая уходит, опоясывая океан, от гребного винта куда-то за горизонт. Здесь можно досыта надышаться соленым морским воздухом, чтобы его вкус и запах скрасили долгие часы пребывания в трюме.

А вечером?

В первый раз долго не хочется расставаться с влажным ветерком тропического океана и сменять его на тюремную камеру в чреве этого железного мастодонта.

На другой вечер в трех квадратных метрах каюты остается лишь склад вещей. Одеяло под мышку и — прочь отсюда, на палубу, залитую лунным серебром. Даже не замечаешь, как с тебя вдруг спадает бремя будничных забот, как рассеивается тревога, вызванная беспощадными часами и числами календаря. Все помыслы наполняют тебя радостным трепетом. Ведь ты переживаешь ночь, о которой мечтал годами, великолепную тропическую ночь в Тихом океане.