Между "А" и "Б"
Шрифт:
— Ты прав, — наконец сказал Семка. — Это же просто бессмыслица — строить заборы в наше время.
— Конечно, — обрадовался я Семкиной поддержке.
Нам надоело торчать на чердаке, и мы тихонько спустились вниз. Наши шаги гулко отдавались в пустом подъезде. Мы вышли во двор и хотели улизнуть, но нас заметила Ирина мама.
— Идите сюда, молодые люди, — позвала она.
Когда мы с опущенными головами приблизились к ней, Ирина мама приказала:
— Будете доски перетаскивать вон от той кучи к мужчинам, которые столбы ставят. — И подтолкнула
— Мы лучше будочки станем строить. — Я твердо посмотрел Ириной маме в глаза.
— Какие-такие будочки? — Ее густые черные брови выгнулись, как два вопросительных знака.
— Для собак, — охотно объяснил я. — Поставим будочки вдоль забора, в каждую будочку посадим собачку, табличку прицепим: "Осторожно, злая собака". И тогда никто не посмеет к нам и носа показать.
Два вопросительных знака стали двумя восклицательными.
— Я давно слышала, что ты лоботряс и разгильдяй. Но меня Ира пыталась убедить в обратном. Теперь я понимаю, кто ты такой. Вы можете идти на все четыре стороны.
Мы повернули, довольные, но тут нас увидела моя мама и сказала, что, когда все работают, мы тоже должны помочь. Маме я не мог отказать, и мы с Семкой начали перетаскивать доски.
Рыли ямы и ставили столбы майор, отец Иры, дядя Кузьма, токарь на пенсии, и очкастый, с длинными волосами кандидат наук Иван Васильевич. Им помогали две полные женщины из пятого подъезда.
Мужчины работали молча. Изредка перебрасывались одним-двумя словечками. Зато женщины в основном разговаривали.
— Ох и устала же я, — вздыхала одна. — Яму вырыла, и уже поясница ноет. А в сорок первом под Москвой тысячу таких ям выроешь, а вечером еще в очереди настоишься…
— Самолеты над тобой кружатся, бомбы воют, взрывы, а ты ничего не боишься и роешь окопы, роешь, — продолжала вторая. — А сейчас мальчишки бросили доски, и я уже вздрогнула.
Это про нас. Мы с Семкой только что притащили новую партию досок.
— Эй, пацаны, поосторожнее! — не глядя на нас, говорит дядя Кузьма. — Это вам не футбол, а доски.
Дяде Кузьме я не перечу. Все ребята в нашем двора уважают дядю Кузьму. Когда-то он был знаменитым токарем, его портреты печатали в газетах, а один раз дядю Кузьму даже показывали в кино.
На субботниках дядя Кузьма был главным активистом. Даже Ирина мама его слушалась. Мы постояли немного и посмотрели, как он работает. У него все получалось очень ловко. Он ставил доску к доске и двумя ударами молотка загонял гвоздь в столб.
— Как миленький пошел, — подмигивал дядя Кузьма Ивану Васильевичу. Тот тоже, наверно, подмигивал, но из-за очков ничего не было видно.
К вечеру забор прямой линией отгородил наш двор от других домов. Довольные своей работой, жильцы расходились по квартирам. Дядя Кузьма весь светился от радости. Наконец-то после месяцев сидения у телевизора и скучных прогулок по парку ему подвернулась работенка, где он смог показать свое умение.
Простились и мы с Семкой. Я сказал своему другу шепотом:
— Надо придумать что-то с забором.
— Ага, — согласился Семка. — Это же стыд — в середине двадцатого века…
— Тихо, — прервал я Семку. — Пока.
ВСЕ ДОВОЛЬНЫ, КРОМЕ…
Утром я так и не придумал, что сделать с забором. А в школе мне было не до забора. События развивались с космической быстротой. Совет дружины присвоил нашему классу первое место в школе. За что? Там было много пунктов, за что. Одним из пунктов был я. Я был, кажется, 12-м или 13-м пунктом.
Вот он, этот пунктик. "За то, что ребята не побоялись взять на перевоспитание трудного ученика Коробухина, от которого отказался 6 "А", вовлекли его в общественную работу и помогли ему исправить все двойки".
Ребята из моего теперешнего класса ликовали.
А Витька Мелюх крикнул:
— Давайте его качать!
Не успел я опомниться, как меня схватили и подбросили к потолку. Я опустился на сильные руки Мишки Зайцева, Тольки Дашкевича и других ребят. Я и не думал вырываться. Гордо и молча я летал от пола к потолку под дружные крики:
— Ура! Да здравствует Коробухин!
Если говорить честно, я люблю славу. Я люблю, чтобы на меня все обращали внимание и шептали за моей спиной: "Это тот самый, ну который… В общем — Коробухин". Я люблю входить в школу и видеть, как почтительно расступаются передо мной малыши. Еще бы, сам Коробухин шествует!
Все переменки я ходил задумчивый и гордо нес бремя своей славы, пока не налетел на Иру.
Я вежливо поклонился ей.
— Как поживаете, графиня?
Но у Иры не было настроения шутить.
— Почему ты не сказал никому, что я и другие ребята из нашего класса тебе помогали?
— Не все ли равно, — примирительно сказал я. — Все помогали. Ты, конечно, больше всех.
— И потом, как ты разговаривал с моей мамой? — гневно сказала Ира. Ее глаза метали молнии.
— Нормально разговаривал, а что?
— Нормально? — Ира вся клокотала. — Так вот, больше я с тобой не разговариваю и не занимаюсь. Все. Хватит с меня. — Она четко повернулась и зацокала каблучками в свой класс.
Я уныло смотрел ей вслед. Вот девчонки, думал я, вредные существа. Если у тебя хорошее настроение, они его обязательно испортят. Не могут без этого жить.
Ну и что, если я не сказал никому, что двойки я исправил благодаря Ире? Сам-то я хорошо это знаю. Ах, она захотела, чтоб все ее хвалили: "Смотрите, какая она молодчина, перевоспитала хулигана Коробухина".
Мрачный, я шел домой вместе с Семкой.
— Так что мы сделаем с забором? — спросил я у моего друга.
— Может, не стоит, Валерка? — жалобно сказал Семка. — Как они все работали! И дядя Кузьма, и…
— Но в середине двадцатого века…
— Ясно, — вздохнул Семка. — Но только я ничего не придумал.