Между Богом и мной все кончено
Шрифт:
Но разумеется, трусиха Линнея чувствовала себя предательницей — ведь я засмеялась, — и поэтому на следующий день угостила Пию шоколадным пирожным в школьной столовой.
Мы сидели, положив ноги друг другу на стулья. Раскрыв на столе блокноты, выставляли отметки парням — прямо как шестиклассницы. Только теперь мы надеялись, что разбираемся в этом вопросе получше, чем в прежние беспечные времена. Мы надевали темные очки и, сидя на корточках в столовке за горшками с искусственными растениями, шпионили так, что никто не догадался бы, за кем мы наблюдаем. У нас даже были такие маленькие наклейки,
— Маркус, четыре божьих коровки из пяти возможных! — сказала я. — За волосы, золотистый загар, бейсболку и еще за то, что он так мило шепелявит и стесняется этого.
— Три. Минус одна за то, что он ударяет за Сарой.
— А что такого, Сара ведь нормальная девчонка?
— Нормальная. Но она симпатичнее, чем я. Этого я простить не могу, — строго сказала Пия, и Маркусу пришлось присудить трех божьих коровок.
— Юхан! Со стороны кажется, что он нормальный парень, а на самом деле из тех, кто думает, будто удачно пошутил, когда смачно рыгает тебе в лицо. Три лягушки!
— Я бы еще добавила Юхану одного червяка! — сказала Пия. — Он спросил у меня, где я пропадала всю его жизнь, — видать, я в ней была самым ярким пятном.
— И что ты ему ответила?
— Рыгнула ему в лицо, что тут еще ответить! А кто тот высокий светлый парень? Такое впечатление, что он тащит девчонок в темные уголки, чтобы как следует зажать их там.
— Так и есть, — сказала я. — Во всяком случае, он затащил в подвал Линду и прижал ее к полкам, когда они должны были принести книги. Она об этом рассказывала четырнадцать раз.
— Пять сердечек! — воскликнула Пия. Через мгновение она уже стояла возле его столика и просила одолжить сахарницу. Они встретились взглядами, и, мне показалось, в воздухе что-то щелкнуло, раздавшись эхом по всей столовой.
Пия есть Пия. Она просто брала себе то, что хотела, парней она отбирала строго. И бросала их моментально, так что они, по-моему, даже не успевали понять, что произошло. Это продолжалось до тех пор, пока она не встретила того последнего парня. Кто он, я так и не узнала.
ОКТЯБРЬ
Палач
Каким-то непостижимым образом я всегда остаюсь в дураках, поэтому терпеть не могу карты.
Вот, к примеру, такая история.
У нас в классе все так боятся учителя биологии, что просто описаться готовы, когда он открывает дверь в кабинет. Его взгляд обводит сидящих за партами, словно лазерный прицел. Такое ощущение, что пластиковое покрытие на партах сейчас расплавится и стечет на пол. Затем он медленным движением опытного садиста открывает свой черный портфель с медными пряжками. В нем лежат контрольные, написанные на прошлой неделе, и все знают, что того, кто не справился с заданием, учитель разложит на столе в биологической лаборатории и позволит всем его выпороть. Но пока он притворяется, будто застежки на портфеле заклинило, а в классе стоит гробовая тишина, все держат кулачки и пытаются не слишком трястись от страха.
Наконец он достает небольшую стопку бумаг, совершенно серую от потных рук перепуганных насмерть учеников. И начинает резню, взявшись за дело усердно, словно палач со свежезаточенным топором.
— Вполне возможно, что кровеносная система Нильсона действительно выглядит так, как он ее описал. Это объясняет его нездоровый цвет лица.
Или так:
— Если бы наша малышка, сидящая у окна, как там ее зовут, использовала свои пальцы, чтобы делать записи, вместо того чтобы давить угри на уроках, она, наверное, запомнила бы, что я говорил о многослойном эпителии.
(«Наша малышка» при этом ни жива ни мертва от ужаса.)
На самом деле Палач принадлежит к исчезающему виду учителей. Во всяком случае, в нашей школе таких больше нет.
После урока мы, пошатываясь, бредем в туалет, а потом в столовку, пытаясь обсудить происшедшее. Те, кто попал под раздачу, молчат и притворяются ветошью, а остальные рассуждают о том, что же делать:
— Какой же он придурок! Как он меня достал. Чего теперь, валиум пить перед биологией?
— Черт, Нильсон, мы его в следующий раз опустим по полной. Прижмем к стене и забьем камнями из его уродской коллекции минералов.
Я молчу. Отличники ненавидят Палача так же сильно, как двоечники, поэтому я на биологии держусь середины и притворяюсь невидимкой.
Но в тот раз народ почувствовал запах крови. Все сговорились, что на следующем уроке никто и рта не раскроет, все будут молча пялиться на точку над головой Палача. Возможно, настоящим планом военной кампании это не назовешь, но хоть что-то, сделаем это, чтобы не перестать себя уважать. И что же дальше?
На следующем уроке Палач почти что в хорошем настроении. (Небось сожрал какого-нибудь сироту на завтрак.) Он снисходительно отпускает нечто походящее на остроты и сообщает, что на дворе весна и в воздухе витает аллергия на цветочную пыльцу.
— На какую пыльцу аллергия бывает чаще всего? — спрашивает он. — А, Линнея?
Я молчу, словно идиотка, глядя на точку над его головой.
Он обнажает клыки таким манером, какой у других мог бы сойти за улыбку.
— Ты не знаешь? Ну-ка, посмотри на меня!
Я молчу, продолжая упрямо таращиться на люстру.
Он нависает надо мной. Его хорошее настроение как ветром сдуло. Штормовое предупреждение: «Смотри на меня!»
Во рту и в глазах у меня пересохло. Вся влага в моем организме переместилась в мочевой пузырь. Но я чувствую молчаливую поддержку одноклассников и пялюсь на потолок.
Какая же я идиотка!
Палач начинает метаться по классу, тыкая пальцем в лицо всем подряд и извергая вопросы, как дракон извергает пламя. И все отвечают, кто правильно, кто нет. Они смотрят на него по-собачьи, едва сдерживая позывы сорваться и побежать в туалет. («I'll make the bastards talk!» [1] — шипит Крестный отец, играя стилетом.)
1
Я заставлю этих подонков заговорить! (англ.)