Между двух миров
Шрифт:
Ланни в свое время читал «Диалоги» Платона, — эта книга попалась ему среди неисчерпаемых книжных богатств его прадеда, — и сейчас ему показалось, что Стеф взял их за образец, по которому строил свою беседу. Он напоминал Сократа, когда задавал вопросы собеседнику, всегда дружелюбно, но всегда прощупывая его, заставляя его понять, что он не знает, о чем говорит. Никогда, впрочем, Стеф не говорил ему этого: пусть сам убедится. Никогда не подчеркивал: поняли вы свою непоследовательность? Но наступал момент, когда собеседник начинал путаться и признавался, наконец,
Ланни трудно приходилось в Генуе, так как он вынужден был скрывать некоторые свои мнения от Робби, а другие — от Рика. Ему очень хотелось быть честным, и он вдруг выпалил:
— Послушайте, Стеф, можно говорить с вами откровенно?
— Конечно, — сказал Стеф. Глядя на красивого, холеного юношу, он спросил: —Вы влюблены?
— Влюблен, это верно, — сказал Ланни, — но это не составляет большой проблемы. Речь идет о другом — о моем отце и делах, которые привели его в Геную. Обещаете вы сохранить секрет?
— Валяйте! — сказал Стеф.
— Хорошо. Вы знаете фирму Бэдд. Так сот, мой отец стал заниматься нефтью, поэтому он и приехал сюда.
— В городе полно нефтяников. Как сказано в библии: «Где падаль, там и коршуны».
— Вы знаете, Робби всегда учил меня ненавидеть красных. Он задал мне здоровую головомойку в Париже за то, что я встречался с вами и с моим дядей Джессом. У меня были неприятности с парижской полицией, я еще не рассказывал вам об этом. В результате мне пришлось пообещать отцу, что больше я с красными встречаться не буду.
— И теперь вы нарушаете этот запрет?
— Нет, как раз наоборот, отец первый собирается его нарушить. У большевиков нефть.
— О, я понял! — воскликнул философ, которому показалась очень забавной эта ситуация.
— Теперь у моего отца появилась охота встретиться с ними. Он непрочь повидаться и с вами.
— Почему же нет, Ланни? Я рад буду повидать его.
— Но вы понимаете — его ничуть не интересуют наши взгляды.
— Почему вы так уверены в этом?
— Потому что я знаю Робби. Он здесь по делам.
— Послушайте, — сказал Стеф, — вы никогда не читали ни одной из моих книг, не правда ли?
— Мне стыдно признаться, но… не читал.
— Их теперь не легко найти. Но постарайтесь достать экземпляр книги «Позор для городов». Вы увидите, что еще двадцать лет назад я разъезжал и интервьюировал самых отъявленных жуликов — местных политических боссов и тех дельцов, которые оплачивали их и пользовались их услугами. В некоторых случаях они не разрешали мне оглашать печати свои слова, но я не могу вспомнить ни одного случая, когда бы они отказались откровенно поговорить со мной и поведать о своих делах, иногда очень постыдных. Я говорил им, что это плоды своеобразной системы и что они следовали ей всю свою жизнь, сами того не зная, и мои объяснения их поражали, они считали меня каким-то чародеем.
Не думаю, чтобы Робби был так наивен; он знает, что делает, и стоит на этом.
— Возможно; но я убедился: откровенная исповедь — величайшее облегчение для человеческой души. Это великая
— Я могу только сказать, — вставил Ланни, — что, если вы сумеете пробить панцирь, который носит мой отец, я выдам вам аттестат: вы самый подлинный чародей.
— Устройте, чтобы мы с ним позавтракали вместе, только вдвоем. Вам не надо быть при этом; конечно, в вашем присутствии он будет вести себя иначе, перед вами он играет роль.
— От вас, Стеф, ему нужно лишь одно: чтобы вы познакомили его кое с кем из советских представителей.
— Что ж, почему бы и нет? Ведь он не будет стрелять в них?
— Он хочет получить у них нефтяные концессии.
— Может быть, они и продают нефть. Почему бы им не повидаться с ним?
— Превосходно, но мне хотелось, чтобы вы знали, что у Робби на уме.
Журналист весело сказал: — Будьте спокойны. Я не вчера родился, и русские тоже. Я только скажу: «это американский нефтепромышленник» — и подмигну. И они тоже облекутся в панцирь. Уж поверьте мне, они сами за себя постоят.
Завтрак был назначен на следующий день, в отдельном кабинете «Гранд-отеля», где остановились Бэдды. Что произошло между Робби и Стефом, осталось тайной, которую эти два столь не похожих друг на друга бойца унесут с собой в могилу. Робби сказал: — Да, он умница, твой Стеф!
— Еще бы! — ответил Ланни.
Конечно, — поторопился прибавить Робби, — легко человеку, который сидит сложа руки и критикует, отказываясь занять место на той или другой стороне. Если бы он действовал, пришлось бы ему сделать выбор и решить, чего он хочет.
— Не знаю, — сказал Ланни. — Мне кажется, что у него — есть некоторые твердые убеждения.
— Какие же, например?
— Он верит, что надо смотреть фактам в глаза и нельзя позволять обманывать себя ни самому себе, ни другим. Мне кажется, это основное.
— Ну, это вроде ружья, или пишущей машинки, или другого орудия; все зависит от того, на что его употребить.
Робби не сказал, делал ли он Стефу какие-нибудь признания. Но он заметил со спокойным удовлетворением: — Я получил от него все, что мне нужно было. Он дал мне письмо к одному из советских представителей, Красину — он у них специалист по внешней торговле. Тебе что-нибудь известно о нем?
— Знаю его только по имени, но постараюсь разузнать. Многие журналисты встречались с большевиками и охотно говорят о них.
Ланни, конечно, поспешил снова повидаться со Стефом, чтобы узнать подробности встречи. Он был очень разочарован, так как журналист сказал: — Он ничем не отличается от других: недоволен устройством мира, но не хочет понять, что и он в ответе.
— Можете вы мне рассказать подробности?
— Я скажу вам одну вещь, важную для вас, — продолжал Стеф. — Я заставил его признать, что он не имеет права навязывать вам свои взгляды. Я доказал ему, что это значит не уважать вашу индивидуальность. Я положил его на обе лопатки.