Между двух революций. Книга 3
Шрифт:
(50) С. А. Соколов заведовал литературно-критическим отделом «Золотого руна» до начала июля 1906 г.
(51) Поэма Д. С. Мережковского «Старинные октавы» была напечатана в № 1–4 «Золотого руна» за 1906 г.
(52) Ср. характеристику Рябушинского в мемуарах А. Н. Бенуа: «Считаясь баснословным богачом, он возглавлял всю московскую художественную молодежь и в своей вилле „Черный лебедь“ стал устраивать какие-то удивительные пиры, а то и настоящие „афинские ночи“. В той же вилле он держал на свободе, пугая тем соседей, диких зверей. Сам Николай Павлович что-то по секрету пописывал и производил весьма малоталантливые картины в символическом, или, как тогда говорили, „декадентском роде“. Наподобие Алкивиада, он всячески бравировал филистерское
(53) Речь идет об идейно-эстетической переориентации «Золотого руна», обозначившейся в середине 1907 г.
(54) Иронически характеризуя банкет «Золотого руна» в письме к П. П. Перцову от 2 февраля 1906 г., Брюсов замечал о Белом: «…на оргийном торжестве „Руна“ он был неподражаем: в венке из плюща, обнимаясь и целуясь с М-lle Кругликовой, художницей из „Нового времени“ <…>. Это было осуществлением всех дионисийских проповедей теоретика дионисизма Вячеслава Иванова» (ИМЛИ, ф. 13, оп. 3, ед. хр. 26).
(55) Белый приехал в Петербург лишь в середине февраля 1906 г. Е. П. Иванов упоминает о его приезде в дневниковой записи от 14 февраля (Блоковский сборник, с. 399).
(56) Ошибка; портрет помещен в № 1 «Золотого руна» за 1907 г. См. выше, примеч. 34.
(57) Образ красного домино отразился в стихотворениях Белого «Маскарад» (1908), «Праздник» (1908), «В Летнем саду» (1906), входящих в раздел «Город» книги «Пепел» (см.: Стихотворения и поэмы, с. 222–224, 226–227, 237–238), а также в романе «Петербург» (1911–1913): красное домино — маскарадное облачение Николая Аполлоновича Аблеухова.
(58) Имеется в виду Иванов-Разумник; Белый познакомился с ним в мае 1913 г. В статье «Русская литература в 1908 г.», касаясь книг Белого «Пепел» и «Кубок метелей», Иванов-Разумник писал: «Этого поэта и публициста губит присущее ему гримасничанье: он словечка в простоте не скажет, все с ужимкой, и когда высказывает самую простую мысль, то старается сказать так, чтобы как можно умнее вышло. <…> претензии его всегда шире исполнения, что особенно ясно сказалось в „Кубке метелей“ — претенциозной и слабой книге» (Русские ведомости, 1909, № 1, 1 января). В обзоре «Русская литература в 1912 году» (1912) Иванов-Разумник также скептически отозвался о статьях Белого в «Трудах и днях», назвав их «философствованием на мало знакомые ему темы» (см.: Иванов-Разумник. Заветное. О культурной традиции. Статьи 1912–1913 гг. Пб., 1922, с. 26).
(59) Белый остановился в меблированных комнатах «Бель-Вю» (см. выше, примеч. 1).
(60) Это чтение состоялось 25 февраля. Ср. запись Е. П. Иванова, сделанную в этот день: «Я был вечером у Блоков. Было собрание, читали „Балаганчик“, последний пришел Белый» (Блоковский сборник, с. 399). Ср. характеристику этого чтения в «Воспоминаниях о Блоке» (Эпопея, III, с. 131–133).
(61) Реплика Паяца в «Балаганчике». См.: Блок А. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 4, с. 19.
(62) Заключительные строки стихотворения «Насмешница» (10 января 1907 г.), входящего в цикл «Снежная Маска» (Блок А. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 2, с. 244).
(63) Строки из стихотворения Мережковского «Дети ночи» (1894). См.: Мережковский Д. С. Полн. собр. соч., т. XV. СПб. — М., изд. т-ва М. О. Вольф, 1914, с. 7.
(64) Неточно цитируется первая строфа стихотворения З. Н. Гиппиус «Петухи» (1906). См.: Гиппиус З. Н. Собрание стихов, кн. 2, 1903–1909. М., 1910, с. 9.
(65) Мережковские уехали за границу 25 февраля 1906 г.; в Париже они прожили более двух лет.
(66) Выставка «Мира искусства» экспонировалась в Петербурге с 24 февраля по 26 марта 1906 г. в Екатерининском зале на Малой Конюшенной ул. См.: Сергей Дягилев и русское искусство, в 2-х томах, т. 1. М., 1982, с. 202–204, 398–401 (комментарии И. С. Зильберштейна и В. А. Самкова).
(67) Стихи Б. В. Савинкова Белый получил от Ремизова, видимо, еще во время своего пребывания в Петербурге
(68) Объяснение в любви Белого и Л. Д. Блок состоялось 26 февраля. В своих воспоминаниях «И быль и небылицы о Блоке и о себе» Л. Д. Блок пишет об этом: «Мы возвращались с дневного концерта оркестра графа Шереметева, с „Парсифаля“, где были всей семьей и с Борей. Саша ехал на санях с матерью, я с Борей. Давно я знала любовь его, давно кокетливо ее принимала и поддерживала, не разбираясь в своих чувствах, легко укладывая свою заинтересованность им в рамки „братских“ (модное было у Белого слово) отношений. Но тут (помню даже где — на набережной, за домиком Петра Великого) на какую-то фразу я повернулась к нему лицом — и остолбенела. Наши близко встретившиеся взгляды… но ведь это то же, то же! „Отрава сладкая…“ <…> И с этих пор пошел кавардак. Я была взбудоражена не менее Бори. Не успевали мы остаться одни, как никакой уже преграды не стояло между нами, и мы беспомощно и жадно не могли оторваться от долгих и неутоляющих поцелуев» (Александр Блок в воспоминаниях современников, в 2-х томах, т. 1. М., 1980, с. 173–174). Ср. воспоминания Белого о феврале 1906 г.: «Трудная ситуация создается с Блоками: Л. Д. Блок влюбляется в меня; я уже ясно сознаю, что сильно люблю ее (с 1905 года); мы имеем с ней в конце этого месяца ряд объяснений. <…> Я снимаю себе комнату на Шпалерной: Л. Д. бывает у меня» (Материал к биографии, л. 52).
(69) В дневниковой записи от 11 марта 1906 г. Е. П. Иванов зафиксировал слова Л. Д. Блок, характеризующие ее внутреннее состояние в это время: «Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать. Если уйти с Борисом Николаевичем, что станет Саша делать. Это путь его. Борису Николаевичу я нужнее. Он без меня погибнуть может. С Борисом Николаевичем мы одно и то же думаем: наши души это две половинки, которые могут быть сложе-: ны. А с Сашей вот уж сколько времени идти вместе не могу <…>. Это не значит, что я Сашу не люблю, я его очень люблю, и именно теперь, за последнее время, как это ни странно, но я люблю и Борю, чувствуя, что оставляю его» (Блоковский сборник, с. 400).
(70) Более отчетливую характеристику этих коллизий Белый дает в мемуарных записях: «Л. Д. мне объясняет, что Ал(ександр) Алекс(андрович) ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня — подлинно; всеми эти-(ми) объяснениями она внушает мне мысль, что я должен ее развести с Ал(ександром) Алек(сандровичем) и на ней жениться; я предлагаю ей это; она — колеблется, предлагая, в свою очередь, мне нечто вроде menage en trois, что мне несимпатично; мы имеем разговор с Ал. Ал. и ею, где ставим вопрос, как нам быть; Ал. Ал. — молчит, уклоняясь от решительного ответа, но как бы давая нам с Л. Д. свободу. <…> Она просит меня временно уехать в Москву и оставить ее одну, — дать ей разобраться в себе; при этом она заранее говорит, что она любит больше меня, чем Ал. Ал., и чтобы я боролся с ней же за то, чтобы она выбрала путь наш с ней. Я даю ей нечто вроде клятвы, что отныне я считаю нас соединенными в Духе и что не позволю ей остаться с Александром) Алекс(андровичем)» (Материал к биографии, л. 52 об.).
(71) Белый уехал в Москву 5 или 6 марта. Предполагалось, что он и Л. Д. Блок вскоре уедут вместе в Италию.
(72) Приводим первое из писем Л. Д. Блок к Белому (от 9 марта), отправленных после его отъезда в Москву: «Милый, я не понимаю, что значит — разлука с тобой. Ее нет, или я не вижу еще ее. Мне не грустно и не пусто. Какое-то спокойствие. Что оно значит? И почему я так радостно улыбалась, когда ты начал удаляться? Что будет дальше? Теперь мне хорошо — почему, не знаю. Напиши, что с тобой, как расстался со мной, понимаешь ли ты, что со мной. Люблю тебя, но ничего не понимаю. Хочу знать, как ты. Люблю тебя. Милый. Милый. Твоя Л. Б.» (ГБЛ, ф. 25, карт. 9, ед. хр. 18).