«Между Индией и Гегелем»: Творчество Бориса Поплавского в компаративной перспективе
Шрифт:
Вспомним еще раз о духе музыки и о ее образе: можно сказать, что если Ватто стремился воплотить образ музыки с помощью визуальных средств, то Поплавский ориентируется как на саму музыку, на ее дух, так и на визуальное воплощение ее образа в картине Ватто.
Так минул бал, долгая жизнь, краткая ночь, пьяное счастье, трезвое горе униженных и оскорбленных алкоголем.
Как ярко освещенный поезд, промчался он сквозь снег минут, громко стуча музыкальной машиной, на многие годы отметив солнечную пустоту скоролетящего года, и в него, как малейшие подробности разлуки, навсегда включены, вместе с высоким снежным образом Терезы, и стук удара сложенного кулака по лицевым костям осоловевшего, и пот на пальцах танцующих, и невидимый ангел на балконе, на которого с нелепым упорством указывала полудетская рука, все это навек унесенное, запечатленное
Вместо заключения
ПОПЛАВСКИЙ И ХАРМС
Во время работы над книгой мне было трудно удержаться от обращения к творческому наследию Даниила Хармса и других чинарей отчасти из-за того, что мои научные интересы довольно долго были связаны с этой творческой группой, но главным образом потому, что Поплавский и Хармс шли параллельными «дорогами», причем как в экзистенциальном, так и художественном смысле. Действительно, оба принадлежали к одному и тому же поколению, вхождение которого во взрослую жизнь и в литературу произошло в момент радикального политического и эстетического «сдвига», предопределившего дальнейшую их судьбу и творческую эволюцию. Оба прошли через этап отрицания авторитетов, причем протест их был направлен не в последнюю очередь против собственных родителей, демонстрировавших откровенное непонимание и даже неприятие художественных экспериментов сыновей. Футуризм, которому оба отдали дань, был одной из форм протеста против «литературы отцов», однако довольно быстро эволюционировал в сторону менее радикальной, но более глубокой поэтики, имеющей основы в метафизике, оккультизме, религиозной мысли и ставящей пред собой уже не столько формальные, сколько содержательные задачи. Естественным образом отход от футуризма у Хармса и в еще большей степени у Поплавского проходил под знаком возрождения интереса к символизму и его пониманию искусства как теургической деятельности. При этом как «реальная», «алогическая» поэзия первого, так и «постфутуросимволизм» второго подразумевали органическое единство футуристических (в широком смысле, вбирающем в себя и заумь, и сюрреализм) и символистских элементов.
Надо признать, что у Поплавского гораздо больше поэтических удач, чем у Хармса, метафизико-поэтическая концепция которого была более амбициозной и менее реализуемой на практике. К тому же она была внутренне противоречива: главная опасность крылась в необходимости открыться навстречу бессознательному и при этом не дать ему полностью поглотить личность поэта, лишить его индивидуальности. Однако если в поэтической сфере издержки концепции сыграли для Хармса скорее негативную роль, то именно они послужили генератором того типа письма, который в полной мере реализовал себя в хармсовской «абсурдной» прозе.
Во второй половине 1930-х годов Хармс еще пишет стихи, но в основном для того, чтобы напомнить себе, что он поэт. Серия «Упражнений в классических размерах» с очевидностью свидетельствует об этом. Для Поплавского же «неоклассицизм» «Снежного часа» оказывается вполне органичным продолжением линии на фиксацию «тихих переживаний», намеченной еще в таких стихотворениях «Флагов», как «Мир был темен, холоден, прозрачен…» и «Солнце нисходит, еще так жарко…».
«Случаи» Хармса и дилогия Поплавского, конечно, имеют мало общего. Для Поплавского характерно полное отсутствие такого важнейшего элемента поэтики хармсовской прозы, как юмор. Поплавский вообще всегда очень серьезен и по отношению к миру, и по отношению к себе самому. Даже ранние его «каламбурные» стихи совсем не смешны, в то время как Хармс и в самых «взрослых» стихах и трактатах оставляет место юмору. Несвойственна Поплавскому и самоирония, что особенно бросается в глаза при чтении его дневников. Написать что-либо подобное «Случаям» он никогда бы не смог.
Однако и у Хармса есть текст, в котором очень мало смешного, — я имею в виду повесть «Старуха» (1939). Путь героя повести, ведущего рассказ от первого лица, можно определить как «из дома на небеса»: в начале текста он покидает свой дом и устремляется в неизвестность, где единственной опорой ему будет молитва, которой текст и заканчивается. Пользуясь термином Мераба Мамардашвили, можно сказать, что Хармса интересует здесь «топология» пути, и в этом смысле «Старуха» является таким же «человеческим документом», как «Аполлон Безобразов» и «Домой с небес».
Расставленные ниже «дорожные» знаки маркируют этапы жизненного и творческого
ПОПЛАВСКИЙ: родился 24 мая (7 июня) 1903 года в Москве.
Отец: Юлиан Игнатьевич Поплавский, из польских крестьян, окончил Московскую консерваторию по классу фортепьяно, был одним из учеников Чайковского, работал дирижером, затем служил в Обществе заводчиков и фабрикантов, почетный гражданин Москвы. Автохарактеристика отца, данная в некрологе сыну: «Его отец был свободный художник — музыкант, журналист и известный общественный деятель». По свидетельству самого Бориса (в изложении В. Варшавского), отец за всю жизнь не прочел ни одного его стихотворения, однако сохранял с ним добрые отношения, фактически содержал его.
Мать: Софья Валентиновна Кохманская, из прибалтийских дворян, окончила Московскую консерваторию по классу скрипки. Характеристика, данная мужем в некрологе сыну: «… принадлежала к стародворянской культурной семье, была европейски образованная женщина, скрипачка с консерваторским стажем». В дневниках упоминается редко и в негативном контексте: «Поскандалив из-за тарелок и прокляв меня родительским проклятием, мама ест, жрет, чавкая» (апрель 1934 г.). Из письма к Юрию Иваску (19 ноября 1930 г.): «Я происхождения сложного: русско-немецко-польско-литовского. Отец мой по образованию дирижер, полурусский, полулитовец. Занимался промышленными делами. Мать — из дворян. Жили богато, но детей притесняли и мучили, хотя ездили каждый год за границу и т. д. Дом был вроде тюрьмы, и эмиграция была для меня счастьем».
Другие родственники: старший брат Всеволод (офицер Белой армии, в эмиграции — шофер такси); старшая сестра Наталия, по определению Марины Цветаевой, «профессионалка наркотической поэзии», автор сборника «Стихи Зеленой Дамы» (М., 1917), умерла в Шанхае от воспаления легких, вероятно осложненного приемом наркотиков; младшая сестра Евгения (умерла от туберкулеза).
ХАРМС: родился 17 (30) декабря 1905 года в Санкт-Петербурге.
Отец: Иван Павлович Ювачев, из семьи придворного полотера, служил штурманом, за участие в деятельности «Народной воли» приговорен к повешению, замененному ссылкой в каторжные работы сроком на 15 лет. Около четырех лет провел в одиночном заключении в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, затем несколько лет в ссылке на Сахалине. Вернувшись в 1899 году в Петербург, служил по финансовой части и писал книги религиозно-нравственного содержания. По свидетельству жены Хармса Марины Малич, «отец был каким-то образом в курсе того, что писал Даня, хотя я не припомню случая, чтобы Даня ему что-то свое читал. Тем более написанное не для детей, взрослое. Но Иван Павлович прекрасно знал, чт опишет Даня. Как, откуда — не могу сказать, но знал. И то, чт оДаня писал, его раздражало. Он совсем не одобрял его». Хармс: «Мои стихи тебе папаша / Напоминают просто кашель».
Мать: Надежда Ивановна Колюбакина, до революции заведовала прачечной, затем работала кастеляншей в Барачной больнице им. Боткина. Е. JI. Шварц: «Мать Хармс очень любил». В дневниках практически не упоминается. Друг Хармса В. Н. Петров: «У Даниила Ивановича была, как мне кажется, совершенно особенная и отдельная жизнь, и он держался несколько в стороне от своих родственников».
Другие родственники: старший брат Павел умер в младенчестве; две младшие сестры — Наталия (умерла в раннем возрасте) и Елизавета.
ПОПЛАВСКИЙ: Ю. И. Поплавский: «В детстве Борис Поплавский был сначала на руках няни Ираиды, а затем немецкой бонны и французской гувернантки. Позже, подростком, Борис Поплавский находился в ведении гувернеров, швейцарцев и англичан, а в школьном возрасте учился под наблюдением русских репетиторов-студентов. Учился Борис Поплавский и музыке, не проявляя к ней особой склонности, уроки же рисования всегда были для него любимыми». Учился во французском лицее Филиппа Нерийского в Москве. В Париже посещал художественную академию Гранд Шомьер, потом, по утверждению отца, поступил в Сорбонну на историко-филологический факультет. Из письма Ю. Иваску (19 ноября 1930 г.): «Учу в университете историю религий, думаю часто — не в этом ли мое призвание».