Между никогда и навечно

Бенсон Брит

Вмешательство Мэйбл согревает сердце больше, чем леденящие кровь игры Хаммонда. Она присматривает за группой, но также и за мной. Я все еще чувствую себя частью группы и откладываю это чувство на потом. Несмотря на раздражение, я с улыбкой печатаю сообщение, где благодарю ее и уведомляю, что снимаюсь допоздна, но позвоню ей, как только выдастся свободная минутка, а потом засовываю телефон обратно в карман.

— Ладно, Босс, до возобновления съемок у нас примерно сорок пять минут. Начнем первый урок.

Я говорю Бринн сесть, разместить гитару на

коленях, и показываю, как правильно ее держать, затем сажусь напротив и повторяю ее положение. Рассказываю, как считать струны и лады, показываю правильное расположение пальцев на нескольких аккордах. Она идеальная ученица и во всех отношениях дочь Леви в том, как внимательно она слушает и как безупречно выполняет каждое мое указание. Широкая улыбка, которая расцветает на ее лице каждый раз, когда ее бренчание получается созвучным моему, полна радости, и я чувствую, что заново переживаю важную часть своей жизни, о которой забыла.

Учиться игре на гитаре было захватывающе. Мой первый вкус свободы. Контроля. Моя первая здоровая отдушина, похожая на вышедшее из тьмы детства солнце. Вы постоянно слышите такие слова от музыкантов, и они могут показаться банальными, но это одно из самых верных утверждений, которые когда-либо слетали с моих уст — музыка спасла мне жизнь. Дала мне цель и направление. Все остальное, что пришло с ней, привело к моей гибели.

Если бы я могла взять музыку и оставить позади все остальное, я была бы готова жить. Я просто не понимаю, как это сделать.

— Как я справляюсь? — спрашивает Бринн, когда мы заканчиваем.

— Ты все делала отлично. Я считаю, что у тебя прирожденный талант.

— Правда? — Ее глаза расширяются, и она слегка подпрыгивает на носочках. — Думаете, я смогу играть так же хорошо, как и вы?

Я улыбаюсь и честно отвечаю:

— Даже лучше, Босс.

Я выхожу за Бринн из музыкальной комнаты и иду по коридору в приподнятом после урока музыки настроении. Моя походка легка, несмотря на тяжесть двух акустических гитар, и мое внимание больше не приковано к полу из страха наткнуться на что-то, чего я не должна увидеть.

А потом я жалею об этом.

Бринн поворачивает к столовой, и я останавливаюсь при виде большой картины на стене. Во рту пересыхает, сердце останавливается, а глаза щиплет. Я смотрю на нее, не моргая.

— О, это мама, папа и я.

Голос Бринн доносится откуда-то сбоку, и краем глаза я замечаю движение, когда она возвращается и встает рядом со мной. Но я не отрываю глаз от семейного портрета. Не могу. Их будто приковало. Я могу умереть здесь, глядя на этот холст, и сейчас тот самый момент, когда я беспокоюсь, что попала в ад.

Я рассматриваю изображение, и хотя мне больно, взгляда не отвожу. Нездоровый интерес и склонность к самосаботажу выступают против меня единым фронтом, и я чуть не валюсь с ног от силы удара.

— Это… — я пытаюсь прочистить пересохшее горло и сформировать вопрос онемевшим языком. Сглатываю и облизываю губы, прежде чем повторить попытку. — Это их свадьба?

Ответ я знаю.

Он очевиден. Леви в смокинге, а Джулианна в дорогом белом свадебном платье. В руках у нее великолепный букет. Ему соответствует его бутоньерка. Я знала, что они женаты. Леви до сих пор носит кольцо. Не это затуманило разум и вызвало нервозность.

Бринн — вот, что сбивает с толку.

На этой картине она малышка, а не младенец.

Пары нередко ждут несколько лет после рождения ребенка, чтобы вступить в брак — существует множество причин, почему это происходит постоянно, — но что-то в этом кажется важным по-другому. Зная родителей Леви и то, что я помню о родителях Джулианны, здесь что-то не сходится.

— Тебя заставят жениться на ней.

— Ни в коем случае, они так не поступят.

— Очень даже поступят.

— Неважно, чего хотят они. Я не буду этого делать.

Он выстоял? Неужели действительно им отказал, но его уломали? Может, свадьбу отложили из-за учебы в университете? Может, это было связано с недоступностью места проведения или внешним видом невесты?

Может, Джулс хотела похудеть?

Я рассматриваю ее. Выглядит красивой. В этом свадебном платье она — сущий ангел. Может, Леви сначала отказался, а потом полюбил ее. Может, был рад жениться на ней. Может…

— Да, это со свадьбы. После первого раза, как мама заболела.

Я отрываю взгляд от портрета и перевожу его на лицо Бринн. Она изучает картину с крохотной грустной улыбкой. Когда она снова говорит, ее голос звучит задумчиво, и я вспоминаю, что ей всего семь лет. Я постоянно забываю об этом. Она кажется намного старше, но она все еще ребенок.

— Мама заболела, и папа не хотел, чтобы мы оставались одни. Он вернулся сюда, и они поженились, а потом мы стали семьей.

Я с трудом сглатываю и пытаюсь осмыслить ее слова, но мой разум снова движется в замедленном темпе, и, кажется, что я ничего не понимаю. Бринн сказала не так много, но я чувствую, что вот-вот рухну под тяжестью того, о чем идет речь.

— Что случилось с твоей мамой, Бриннли?

Я задаю вопрос, но уже уверена, что знаю ответ.

— Она умерла.

— Когда?

— Два года, пять месяцев, две недели и три дня назад.

Она отсчитывает вплоть до дня, и в моей груди становится тесно от боли за нее. За Леви. Бедная девочка потеряла маму, и ей было всего пять лет?

Она сказала: «после первого раза, как мама заболела». Я снова смотрю на свадебный портрет.

Бринн было пять, когда ее мама умерла, а до этого она каждый год жила в стрессе из-за ее болезни. Даже представить не могу, как нечто подобное омрачило бы детство. Как повлияло бы на взросление. То, как Бринн ведет себя, как взрослая и серьезная, меня больше не забавляет. Мне больно. Даже искорка ее озорного юмора вызывает слезы.