Между ночью и днем
Шрифт:
Я почувствовал недомогание в области поджелудочной железы.
— Неужели нельзя как-то договориться добром?
— Нет, нельзя. С ним не договоришься. Если ты этого не понял, вот ключи — уезжай.
У меня хватило мужества выдержать его взгляд.
— Вам-то самому какой резон ввязываться? Получается, втянул вас в грязную историю… Но поймите, если бы…
Он поднял успокоительно руку:
— Не надо, Саша. Успокойся. Ты тут ни при чем. Я ввязался, когда ты еще пешком под стол ходил. Прости за откровенность. Шибко они обнаглели — вот в чем беда.
Я кивнул. Перевел разговор:
— Как вам Катя?
— Береги ее. Она
Три дня и три ночи мы жили как в раю. Это был наш медовый месяц, хотя несколько своеобразный, потому что каждое любовное усилие было связано с болью и любое неосторожное мечтание наводило на грустную мысль о том, что замок нашей любви построен на песке. Возможно, я преувеличиваю, приписываю свои ощущения Кате, которая в отличие от меня умела жить текущей минутой и ничуть не беспокоилась о завтрашнем дне. Не было часа, чтобы не набивалась с кормежкой или с ласками. На этой почве у нас возникали разногласия. Тщетно я взывал к ее благоразумию, деликатно намекая, что даже самая распущенная нимфоманка, такая, как она, все же должна сохранять хоть какое-то уважение к чужому страданию. Она была уверена, что лишняя порция любви, как и банка тушенки, никому не может повредить и в конечном счете лишь укрепит мой боевой дух. Трое суток вытянулись в целую жизнь, во время которой я только и делал, что стонал от боли, совокуплялся и жрал. Но против ожидания не загнулся, голова все более прояснялась, и во мне крепло убеждение, что все предыдущие годы я потратил зря и неизвестно на что. В одно восхитительное раннее утро, когда Катя мирно спала, уткнувшись носом в мой бок, я лежал на спине, погруженный в волшебную прострацию бездумного созерцания. В окне раскачивалась, трепетала листьями огромная береза, заслоняющая половину голубеющего неба. Такой наполненности сумасшедшей животной радостью бытия я не испытывал прежде. Словно каждая жилочка, каждый нерв набухли желанием стремительного движения, и чудилось: стоит чуть-чуть оттолкнуться, и вылечу, вытянусь в форточку, как ведьма на помеле, сольюсь с Мировым океаном.
Катя догадалась во сне, что я отдаляюсь, и тут же открыла глаза.
— О чем думаешь? — спросила подозрительно.
Теплый, родной комочек под боком.
— Сашенька, что-нибудь болит?
— Мне надо позвонить.
— По телефону?
— Нет, по спутниковой связи.
— Сашенька, но у нас же нет телефона.
— В деревне должен быть.
После завтрака — яичница с консервированной ветчиной, горячие оладьи, чай — отправились в деревню. Долго шли кукурузным полем, перебрались через речушку по шатким мосткам, и я ничуть не запыхался, хотя голова — от солнца, от яркого воздуха — налилась тугим гулким шумом, похожим на гудение осиного роя. Я пожаловался Кате. В ответ она глубокомысленно заметила:
— Вот не надо было вчера отлынивать от супружеских обязанностей.
— Я разве отлынивал?
— Получается, мне одной это нужно. Даже обидно. Гак ты никогда не вылечишься.
— Ты уверена, что это поможет?
— У любого врача спроси. Человек здоров, пока любит. Чего ты прикидываешься, ты и сам это знаешь.
— Но ведь больно, Кать!
Хитро блеснули карие очи.
— Ну и что же, что больно. Ради выздоровления можно чуточку потерпеть.
Так меня завела, чуть не утащил ее с тропки в кукурузные заросли, но побоялся опозориться.
Деревня Назимиха за
В правлении — плоская каменная коробка со скошенной крышей — три комнаты были заперты, а в четвертой сидел за столом средних лет мужчина вполне конторского вида, даже в нарукавниках. Но лицо у него было какое-то изжеванное. На столе — телефонный аппарат. Я поздоровался и сказал, что хотел бы позвонить в Москву, если это возможно. Мужчина окинул нас плохо сфокусированным взглядом.
— Так вы не из Щелкова? Не из рыбхоза?
Я ответил, что мы из садово-огородного кооператива «Штамп». Это мужчине почему-то не понравилось.
— Здесь, между прочим, учреждение, не проходной двор.
Катя выдвинулась вперед, игриво спросила:
— Какое же учреждение, если не секрет?
Мужчина разглядел ее как следует, для чего ему понадобилось вместе со стулом отъехать к стене, подобрел:
— Секретов не держим. Акционерное общество «Подмосковный карп», милости просим.
— Рыбкой торгуете? — прощебетала Катя.
— За валюту, как ни странно, — в тон отозвался мужичок и вдруг захихикал: — Присаживайтесь, девушка, в ногах правды нет.
— Откуда же у вас рыба? — искренне удивился я. — Ее тут отродясь не было. Никаких водоемов нет поблизости.
Пьяненький конторщик с трудом перевел взгляд на меня и снова нахмурился. Чем-то я ему сразу не приглянулся. Возможно, он не мог понять, почему у меня из-под рубашки торчат бинты. Но все же ответил:
— Фирма посредническая. Головная контора в Щелкове. С вашим химзаводом мы вообще дел не имеем. У вас там одни жлобы.
Почувствовав, что разговор приобретает знакомую мистическую глубину, которой пропитана вся российская действительность, я вернулся к началу:
— На химзавод мне начхать. Сам-то я тоже бизнесмен. Но необходимо позвонить. Не волнуйтесь, коллега, услуга будет оплачена.
— Чем оплачена?
— Да чем угодно. Кать, слетай пока за пузырьком.
Однако тут рыбак проявил себя джентльменом. Мгновенно вскочил на ноги (росточком оказался пониже Кати, но крепенький, как дубовый сучок) и со словами: «Зачем же утруждаться, я сам могу!» вылетел за дверь. При этом забыл взять деньги.
Наугад я набрал девятку, и в трубке загудел сиплый междугородный зуммер. Позвонил в контору Георгию Саввичу и застал его на месте. После того как он меня узнал, мы некоторое время молчали.
— Плохо? — спросил я.
— Есть кое-какие неприятности, — наконец отозвался шеф. — Сам где?
— В командировке.
— Понятно… — Он еще помедлил, и я догадался, что кто-то есть в кабинете.
— Вам неудобно говорить?
— Погоди, дорогой, сейчас… — Я ждал, глядя в испуганные Катины глаза.
— Саша, Саша! Ты слушаешь? — нормальный бодрый голос.
— Да, Георгий Саввич.
— Ох, чертяка, напугал ты нас! Я ведь думал, уже тебя приконопатили.
— Могло быть и так.
— Саша, ты в надежном месте?
— Вполне.
— Слушай внимательно, я коротко. Ты прячься покуда, понял? Не высовывайся, пока не скажу. Наезд солидный, не скрою, но скоро все уладится. Саша, ты понял?!
— Где Гаспарян? Может быть…
— Эта сволочь в бегах. За бугром. Но его вины нету. Он сам горит. У них там очередной пересменок. Ничего, переждем. Поверь, я рад, что ты живой.