Между ночью и днем
Шрифт:
— Сашок, чувствуешь, да? Клюет! Как покраснела, видел? Против юмора ни одна не устоит. На юморок их цепляешь, как сома на лягушку.
Пыхтел он возбужденно и нервно прикурил. Я сказал:
— Сергей Юрьевич, я не против. Вы человек серьезный, и вижу, не на шутку увлеклись. Тем более и мне кое-что обещали…
— Сашок!
— Как говорится, большому кораблю дальнее плавание. Но об одном хочу попросить, как Катан бывший муж: держите себя поприличнее. Не привыкла она к такой удали. Всю игру испортите.
— Сашок, ты их не знаешь. Они все тихонями
— Бить буду насмерть, — сказал я.
Сергей Юрьевич вдруг побледнел, протрезвел, наглые глазки поблекли. Видно, разглядел во мне что-то такое, чего раньше не замечал.
— Ты что, спятил? Это же отдых, флирт!
— Вы мне нравитесь, Сергей Юрьевич. Вы человек образованный, с манерами, любите поэзию, но если Катю обидите, раздавлю, как таракана.
Задумался, хмуро ответил:
— Понял тебя, друг!
Не знаю, что он понял, но часа два после этого разговора держался замкнуто, нелюдимо. То есть вообще нас покинул, сказав, что ему нужно поработать в номере. Мы с Катей пошли купаться. Первые два дня она не решалась лезть в воду, думала, что обязательно утонет.
— Ты что же, не умеешь плавать? Да тут у берега совсем мелко.
— Я хорошо плаваю. У меня второй разряд.
— Так в чем же дело?
— Ты не поймешь, — вздохнула обреченно.
Но этот день выдался необыкновенно жаркий — в тени за тридцать. Катя потрогала воду ладошкой, заулыбалась — и осмелилась.
— Тонуть так тонуть, — молвила отчаянно.
— Вместе утонем, — поддержал я.
Входили в теплую воду, как папа с дочкой. Я вел ее за руку, а она заранее на всякий случай слабо попискивала. В предобеденный час все отдыхающие собрались здесь, и все с любопытством наблюдали за нами. За исключением компании молодняка, которая резвилась на полянке с волейбольным мячом. Играли они в волейбол, но по дикой ржачке и истошным, сладострастным воплям можно было подумать, что нацелились на бесшабашную групповуху. От шума, который они издавали, половина окрестных птиц, надо полагать, попадала замертво.
Мы же с Катей, разумеется, представляли примечательную парочку: прелестная девушка в изумрудном купальнике, но в подозрительных пятнах по всему телу, и ее мрачноватый спутник с забинтованными плечами. Осторожно погрузившись по пояс, мы одновременно оттолкнулись от твердого песчаного дна и потихоньку поплыли на другой берег. Там вылезли из воды и, пройдя несколько шагов по колючей траве, уселись на толстую поваленную березу. Пока мы плыли, мне было хорошо, а теперь стало еще лучше. Озерная вода смыла с Катиного лица всякое напряжение, и сейчас она была такой, какой я встретил ее впервые: беспечной, с блестящим взглядом — девочка, ожидающая чуда. Как я был благодарен Гречанинову за то, что он послал нас сюда. Липецкая область на самом деле — это почти рай. Здесь можно забыть обо всем. Пронизанный солнцем лес усыпляет разум, а о чем еще может мечтать человек, превращенный в птеродактиля. Отсюда даже смерть отца казалась чем-то таким, чего в действительности не могло быть. Уверен, он сейчас радовался за меня где-то неподалеку.
— Ну вот, — сказал я глубокомысленно, — Видишь, не утонули. Выходит, зря боялась.
Катя зажмурила веки, подставляя лицо благодатным ультрафиолетовым лучам.
— Потому что они прозевали, — ответила она. — Спохватятся, когда поплывем обратно.
— Вернемся в Москву — и сразу распишемся.
Она открыла глаза.
— Ты о чем?
— О чем слышала, вот о чем.
Чем-то, видно, я ее поразил, потому что вскочила и опрометью кинулась в воду. Унырнула так далеко, что еле ее догнал на середине озера.
— Не хочешь, не надо, — сказал я примирительно, сдирая с морды тину. — Но все же обидно, когда предлагаешь любимой женщине руку и сердце, а она с воплем кидается в омут.
Катя не ответила, еле-еле скребла по воде ладошками. На берегу, не обтираясь, легла на расстеленное полотенце (прихватили из номера) и уткнулась щекой в песок. Мерцал лишь один ее неподвижный карий глаз.
— Все-таки объясни, что тебя так встревожило?
Катя перевернулась на спину и изрекла:
— Не смейся надо мной, пожалуйста!
— Как это?
— Я — калека. И никому больше не нужна. Я же не ропщу. Но неужели это так смешно?
Так проникновенно звучал ее голос, точно она обращалась прямо к небесам. Нежное лицо оросилось потоком беззвучных слез. Она страдала одиноко, как пичужка с оторванной лапкой. Ничего я не придумал, чтобы ее утешить, только наклонился и слизнул влагу со щеки. Как раз в отдалении показался Сергей Юрьевич, в модных расписных шортах, мускулистый и задумчивый. Я решил, что если подойдет к нам, то сразу его убью. Но он не подошел, устроился неподалеку, косо на меня взглянув.
Катя отплакалась и вроде бы даже уснула. Милый измученный комочек плоти, в которую заключена замордованная душа. Любовь к ней жгла мое сердце, и на мгновение почудилось, что вот-вот замрет и перестанет тикать.
На другой день, после очередного сеанса иглотерапии мы побеседовали с доктором Андреем Давидовичем. Катя ждала в коридоре. Выйдя из кабинета, она сообщила:
— Он меня уже всю проткнул. А несколько иголок оставил внутри, вот тут! — красноречиво постучала согнутым пальчиком по лбу.
Доктор, пуще обычного оживленный и как-то неприятно запотевший, встретил меня вопросом:
— Ну как? Замечаете перемены?
Я сказал, что замечаю, но только к худшему. Я был в отчаянии, в панике. Мне казалось, тайную пружину ее жизни, надломленную в бандитском логове, уже невозможно восстановить, потому что человек не рождается дважды. Я и до Кати встречал живых мертвецов, которые ходили, дышали, работали и даже смеялись, но от них за версту несло трупом. Да если внимательно приглядеться, из каждых пяти человек на улице один обязательно будет такой. Потому и Москва нынче смердит, как развороченное кладбище.