Между Раем и Адом
Шрифт:
— А что с Кирой? — Именно она единственная осталась вчера в Аду и это каждый из нас хорошо помнил.
Аластор зло рассмеялся, будто я задала вопрос очевидно глупый, на который каждый ребенок знает ответ. Он цокнул языком, после чего, вальяжно откинувшись на позади стоящую парту, произес:
— Её ждет особый прием у меня. Девчонка предала вас. Выдала, чем вы занимались прошлой ночью.
— Мы — демоны — предаем, лжем, обманываем, совращаем исключительно людей. Но не друг друга. Не понимаю откуда появились стереотипы о том, что мы своих же, если что, насадим на копье и будем сдирать
Внутри у меня все похолодело. Справедливость и дружба. Где та тонкая грань, когда твой друг переступает черту, надеясь спасти тебя, а делает хуже всем.
Тонкий, еле слышимый голос внутри меня говорил, что Кира это заслужила. Она слишком рано решила сдаться, а слабым не место ни в Аду, ни в Раю. Быть может, во мне говорила месть за то, что она в последние месяцы так со мной не разговорчива? Что пыталась избегать и не контактировать ни со мной, ни с кем другим? Но я не могу ее вот так запросто потерять! Я чувствовала свою вину и на этом моя совесть не унималась.
Эти мысли роем противных ос жалили мое сознание, а демоны это и слышали. Я видела, как им нравится это замешательство. Они умели читать мысли без нашей воли.
Прикрыв глаза и сосчитав до десяти, я поняла, что все это время забывала поставить свои мысли на блок. Нас учили и повторяли, чтобы мы это делали чаще, чем даже надо. Не только на переговорах, не только во время опасной игры. Нельзя позволять остальным так явственно слышать вас. А тем более сейчас. Они и воспользовались моей минутной слабостью.
— Аластор, у тебя прям праздник. Будешь пытать дочку самого архангела. Думаю, в Раю Михаилу будет очень приятно узнать, что именно ты сделаешь с ней, — ухмыльнулся Сартия.
— Пройдемте, — прорычал Аластор уже нечеловеческим голосом. Его лицо вытянулось в острую морду, похожу на клюв, внутри которого виднелись ряды острых как бритва зубов.
Именно тогда я поняла, что надо будет терпеть. Я поклялась себе, что не издам ни единого звука боли. Не крикну и не заплачу. Я буду сильной. Ад для сильных. И если я выдержу пытки палача, то смогу уже вынести абсолютно все, что угодно. Начиная от душевной боли и заканчивая тяжелой физической.
Телепортировавшись с Аластором на его территорию, я почувствовала, как живые цепи обвили мое тело. Руки и ноги натянули таким образом, будто хотели меня лишить всех конечностей сразу. Но самое страшное, что я потеряла из виду палача. Передо мной лежали различные кинжалы, неизвестные мне жидкости в бутылочках и сердце противно замирало от осознания, что он все это проверит на мне. Внезапно, позади я услышала мерзкий, скрипучий, нечеловеческий голос Аластора.
— Ну что, начнем игру?
Я поклялась не орать, но ведь и Аластор знает правила своей игры…
За предательство и смерть приходится
Кейт
Я помню, как пообещала себе, что буду сильной. В конце концов мы сами заслужили это наказание и должны были достойно его принять. Боль, страх и отчаяние — вот что я чувствовала все это время, пока находилась в подвале. Испытав на себе все прелести огромного ассортимента орудий пыток Аластора, могу сказать одно — я определенно не знала, что крылья могут регенерировать с невероятной скоростью даже тогда, когда держатся на одной единственной косточке. А это были самые болезненный моменты, ведь я уже буквально чувствовала, что вот-вот лишусь крыла, а тело не желало этого и боролось до последнего, спасая мне жизнь, но не рассудок.
Последние две недели нестерпимой боли мук с тех пор навсегда отпечатались у меня в памяти, а злой, нечеловеческий смех демона преследовал меня еще многие годы в самых страшных кошмарах.
Возвращаясь в Рай, я чувствовала, как мои губы неприятно побаливали. В первые три дня я прокусывала их сразу же до крови, ведь палач и не собирался щадить. Он выкладывался на полную, делал все, чтобы сейчас, когда я стою на пороге дома, мое тело тряслось как осиновый лист на ветру, а я того и гляди упаду на колени, даже не дойдя до своей кровати.
Два этажа дома казались каким-то невероятным и абсолютно непреодолимым путем, ведь каждый шаг отдавался болью во всем теле, а руки предательски соскальзывали со стен, в попытках зацепиться хоть за маленький выступ или подсвечник.
Наконец я смогла добраться до своей кровати, в которую рухнула как поваленное ветром дерево и не смела шевелиться. Только спустя минут двадцать, когда меня периодически вырубало и я вновь приходила в себя, я смогла снять с себя окровавленную и подранную в лохмотья одежду и с тихим болезненным стоном укрыться мягким одеялом, что приятно ласкал кожу. Надо было сходить в душ, чтобы смыть с себя кровь, но сил на это уже не осталось.
Лёжа в кровати, я думала о том, что отец безусловно уже узнал о нашей выходке и о том, какое наказание последовало за ним. Школы обязаны были предупредить родителей о таком крупном инциденте. И не удивлюсь, если этим занимался сам Сартия. С каким же он упоением в голосе об этом говорил. Конечно, о таком я могла только догадываться, но черт возьми! Мы же, хоть и на половину, но демоны! В моей голове никак не хотел укладываться тот факт, что это не является оправданием нашим деяниям. Мы ведь все еще дети, так почему нельзя было просто так простить и сказать, что так делать не стоит? Да, предупреждали, да, были ознакомлены, но ведь на первый раз даже смертные друг друга прощают.
«Dura lex, sed lex» — «Закон суров, но он закон». Отец часто любил повторять эту фразу, когда мы с сестрами где-то оступались. Он даже младшую учил этому, что, на самом деле, было очень правильным делом.
Как это не печально, но мы были осведомлены о правилах и законах. Нам четко проговаривали наказания, что применимы к нам, и был жесткий закон, который карался пытками. Мы об этом знали, но нас заставил сделать это тот чертов адский вискарь! В голове возникали все новые и новые оправдания нашей «шалости».