Между ударами сердца
Шрифт:
Кухня – не кухня, а большая столовая – была устроена в русском стиле XIX века. Овальный стол, стулья с шелковой обивкой в цветочек. Белоснежная скатерть. Взгляд Аслана зацепился за наборы старинного русского фарфора. Он даже цыкнул от удовлетворения.
– Гамзат, все эти вещи ты отвезешь в Москву, Хейдару. С выручки заплатишь причитающееся Абдурагиму и Мансурику.
– Я думаю, тут и нам с тобой еще неплохо перепадет.
– Я тоже так думаю, – потер от удовольствия руки Гамзат.
Дагестанцы заглянули в туалет и ванную комнату. Там все было на приличном уровне.
– Тут вполне хватит и косметического ремонта. Только обновить кое-что, чтобы в глаз зыркнуло.
– Согласен, – послушно кивнул Гамзат.
Дагестанцы зашли в гостиную и расселись по креслам-качалкам. Гамзат закурил сигарету. Пару секунд поискав глазами пепельницу и не найдя ее, он стряхнул пепел на паркет.
– Вай, эбель, олень, чё ты делаешь, – осуждающе проговорил Аслан.
– О, извини, – Гамзат наклонился, собрал пепел с паркетин, затем взял с журнального столика вазу с цветами, поставил между креслами-качалками. Следующая порция пепла полетела в воду между стеблями гладиолусов.
– И все-таки что за движения мутил этот старик? – стал вслух рассуждать Аслан.
– Я тоже прикинул – не на пенсию же он все это прикупил, – Гамзат глубоко затянулся и с шумом выдохнул дым.
Сизые клубы поднялись к потолку. Их прорезали белые лучи солнца, которое уже ярко светило за окном. Со двора начали разъезжаться автомобили – соседи, в основном чиновники местной администрации и их родственники, новоиспеченные бизнесмены, – спешили заполнить собою кресла в своих кабинетах.
В комнате вдруг задребезжал телефон – Аслан и Гамзат одновременно обернулись, посмотрели друг на друга, но трубку снимать не стали. После пятого звонка включился автоответчик, работающий на громкой связи.
– Здравствуйте, это квартира Прохоровых. Извините, в данный момент подойти к телефону мы не можем. Пожалуйста, оставьте свое сообщение после звукового сигнала, – произнес приятный голос Марии Ивановны.
– Маша, это Джонатан. Мне принесли вещи. Пускай Иван Иванович приедет, посмотрит, – проговорил в трубке мужской голос с отчетливым английским акцентом. – Мне сказали, что они хорошие. До восемьсот двенадцатого года. Надо проверить. Очень жду.
Аппарат замолчал.
– Теперь ты врубился, Гамзат, чё старик-то мутил?
– И чё же?
– Оценщик он, короче. Был. Хавал систему по антиквариату или старинным пикам и пушкам, и медалькам всяким, – Аслан сам достал пачку сигарет из кармана пиджака, закурил, с шумом выпустил дым и внимательно посмотрел на стеллажи, забитые книгами. – Я так мыслю, что он мог иметь где-нибудь здесь добрую заначку.
– Если что в банке держал, то это Грищенко гребанет. Мы не вытянем.
– Старик грамотный был. Такой не будет показывать, что у него, пенсионера, деньга водится.
– Точно говоришь, русские старики и старухи вечно собирают себе на похороны, – Гамзат бросил бычок в вазу с гладиолусами, окурок зашипел, выпустив в воздух едкий запах. – Знал я одну цыганку, сбежала от своих из Дагестана в Россию. Из Ново-Дмитриевки… Ходила по старикам всяким, ишачка. А открывали ей, потому что пасмы и брови перекисью водорода выжгла и линзы голубые, прикинь, вставляла.
Аслан смотрел на полку камина, где в золотой рамочке стоял портрет молодой, улыбающейся Марии Ивановны.
– На гроб он себе, конечно же, копил, – прищурил один глаз от сигаретного дыма Аслан. – А как она тебе?
Дагестанец взял изо рта сигарету и указал ею на портрет Прохоровой.
– Так себе. Не чикса-бикса, понятно, – болячка. Одно в кайф, что натуральная блондинка. Нос большой, торчит, как слива, губы узкие, глаза хоть голубые, но в натуре умные, ей не навешаешь слюней на уши. Все мозги вмиг просветит, как флюорография. И ноги не в моем вкусе. Я за такую большого калыма не дал бы.
– Калыма?! – заржал Аслан и чуть не подавился дымом. – Какой еще калым за такую! – угорал дагестанец. – Да лучше всю жизнь шкурам платить, чем калым за такую давать.
Аслан перестал ржать, так же, как и Гамзат, он стряхнул пепел в вазу с цветами.
– А у русских все наоборот. Не мужики платят и не их родственники, а женщины и их старые. Чтобы только ее замуж взяли.
– Да знаю я. Как это… приданое, называется, кажется. Хорошо придумали. А так до тридцати годов копи, если захотел взять красавицу и чистую, и по-нашему воспитанную.
– А она, понимаешь, никогда замужем-то и не была.
– Аслан, ты душой волочешь. Он же старик образованный. Прикидывал, что за деньги кто-нибудь на нее и позарился бы. Особенно за хорошие деньги.
– И эти деньги явно здесь. В хате, – перебил его Аслан. – Гробовые и приданое этой Марии Ивановны. И это, в натуре, так. Но вот где искать?
– А я знаю, – вдруг сказал Гамзат, широко улыбнувшись, – они в тех железных мужиках. Внутри.
– Хорошо, ты посмотри там, а я еще подумаю.
Гамзат поднялся с кресла-качалки и вышел в прихожую, а Аслан, в очередной раз глубоко затянувшись сигаретным дымом, внимательно посмотрел на книжные полки.
Вскоре из прихожей раздался металлический звон.
– Шайтан, он весь рассыпался! – выругался Гамзат. – В нем ничего нету.
Аслан докурил сигарету, бросил окурок так же, как и его приятель, в вазу с цветами, встал с кресла-качалки, подошел к стеллажам с книгами и, задрав голову, стал внимательно их рассматривать.
– Нашел! – крикнул Гамзат. – Я ж чуял нутром, что в этих железных чурбанах что-то есть!