Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко
Шрифт:
Дмитрий удивился, но всего лишь на минуту. Глаза его блеснули.
– Ты хочешь сказать, что Хартман не случайно состыковался с бандитами? Что он искал и нашёл Барысьева-Брыся?
– Именно. Только искал он скорее всего отца, а нашёл сына? Как тебе мысль?
– И учти, Митенька, – тут же уверенно вставила Людмила Илларионовна, – все предположения твоего дяди обычно подтверждаются.
– Ещё бы, знаменитая интуиция сыщика Петрусенко! Мне ли не знать.
– Между прочим, Викеша, ты уже как-то говорил почти что об этом.
Она не дала ему ответить, положила ладонь на его руку, словно о чём-то догадалась.
– Ты говорил, я помню, что этот итальянец приехал в наш город перед самой войной?
– Да, в четырнадцатом году. Не успел даже начать строить.
– И был здесь все годы войны? А как только власть сменилась – уехал?
Викентий Павлович и Митя переглянулись.
– Ну, тётя!.. – протянул Дмитрий.
– Люсенька, сколько лет не устаю поражаться! Какая мысль! Конечно, как и моя – несколько авантюрная, и всё же… Как считаешь, Митя, мог быть Фарнезе немецким резидентом здесь, в годы войны? И твой Реутов-Лаберниц работал с ним в контакте?
Да, подумал Дмитрий про себя, могло быть и так. Немецкий разведчик Лаберниц, которого ему удалось раскрыть в шестнадцатом году, был расстрелян, так и не выдав больше никого. Но явно работал не один.
– Что ж, – сказал он. – Если допустить такой поворот, то можно протянуть нить от Фарнезе к немецкому шпиону…
– Италия и Германия обе фашистские страны, – вставила Людмила Илларионовна.
– Да… От немецкого агента – к потомку камердинера Барысьева, от него – к кладу, до которого тот добрался. Но всё это может оказаться только нашей фантазией. – И улыбнулся. – Вижу, дядя, – древние римляне что-то на этот счёт сказали давным-давно.
Викентий Павлович кивнул:
– Они обо всём сказали… Diem vesper commendat. Вечер определяет день.
– И что это значит? – подняла брови Людмила Илларионовна.
– А то, Люсенька, что нельзя назвать счастливым день, пока он не закончится. А в нашем случае: мы узнаем обо всём точно лишь тогда, когда завершим дело.
– Вот увидишь… Ну ладно, – она махнула рукой. – Викеша, ты сегодня собирался на приём к врачу Потапову. Был? Расскажи.
– Да, дядя, давай, пока Володьки нет.
– Почему? – удивилась Людмила Илларионовна. – Неужели такой секретный разговор выдался?
– Да нет… – Викентий Павлович тоже недоуменно глянул на Митю.
Тот засмеялся:
– И где же ваша знаменитая интуиция, дорогая чета сыщиков? Ваш внук влюблён, в девушку Аню Потапову. Потому не стоит лишний раз травмировать его юные светлые чувства.
– Вот в чём дело… – Викентий Павлович тоже кое-что припомнил, некоторые моменты. – Что ж, самое время для светлых чувств. А травмировать не придётся.
И пока жена всё ещё осознавала
В администрации тракторного завода ему выписали рабочее удостоверение на имя Орленко Ивана Павловича. Этот человек, по возрасту почти ровесник, не так давно работал в типографии наборщиком-линотипистом. Но вышел на пенсию и переехал жить к дочери в пригородную деревню. По документу в заводской поликлинике выписали медицинскую карточку и записали на приём к окулисту. Викентий Павлович так простодушно и настоятельно просил «К самому лучшему, к вашему главному!», что сестра и направила его к доктору Потапову, заведующему офтальмологическим отделением.
Никогда Петрусенко очки не носил. Но последнее время стал замечать: читая, приближает книгу или газетный лист. Вот на это решил пожаловаться, да ещё на резь в глазах, на то, что слезятся на ветру. Иначе с чем идти к врачу? Для начала доктор посадил его перед таблицей Сивцова, и Викентий Павлович решил «плохо видеть» уже восьмую строчку, хотя читал и предпоследнюю. Последнюю да, там мог и ошибиться. Потом Потапов повёл его в тёмную комнату, смотрел, как он сказал, глазное дно через прибор, разглядывал зрачки в линзы. Всё это время Викентий Павлович задавал наивные вопросы, доктор охотно и подробно отвечал. По-доброму удивлялся:
– У вас нет и намёка на катаракту! Это редкость в таком возрасте, да ещё при таком производстве. У вас ведь вредное производство?
И Викентий Павлович со знанием дела рассказывал ему о шрифтах, кеглях, пунктах, линотипных отливках текста.
– Вы уникальный человек, – говорил Потапов. – Сохранить зрение, десятки лет разбирая такие маленькие буквы!
– Цицеро, корпус или боргес ещё ничего. А вот, конечно, петит или нонпарель… Это же всего шесть пунктов.
И объяснял доктору, что пункт, если попросту говорить, меньше полумилиметра.
– Есть, конечно, шрифты и помельче, но в нашей типографии с ними не работают…
Потапов и сам не заметил, как стал говорить с любознательным и симпатичным печатником на темы совсем не врачебные. И о дочери рассказал, которая полюбила иностранца – коммуниста-эмигранта. Он и не уловил того, что перешёл к этому откровению после реплики Петрусенко о последних событиях в гитлеровской Германии. Это было так естественно: рабочий типографии, конечно же, всегда в курсе последних мировых новостей.
– Доктор прописал мне очки. Вот рецепт… Немного, полторы диоптрии. Пожалуй, я закажу их. Когда он мне подбирал линзы, я последнюю строчку на таблице так чётко видел… Да, а Потапов честный, откровенный человек. Уверен, никакого отношения к тайной деятельности Хартмана не имеет, даже не догадывается. Кстати, после переезда Хартман у Потаповых вообще не появлялся. Времени, конечно, прошло немного, да и девушка в отъезде. Но, похоже, – и не появится. Необходимость отпала.
Он покачал головой, тихонько засмеявшись: