Международный вагон(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XX)
Шрифт:
Глава двадцать шестая
ГДЕ ПРЕМИЯ, КАК И ВООБЩЕ ВСЯКАЯ ВЫГОДА ВЫПАДАЕТ НА ДОЛЮ АМЕРИКАНЦЕВ
Гуссейн все еще сидел на корточках, творя заклинание от дурного глаза, когда улица озарилась десятком факелов и фонарей. Несколько человек в белых абайях прогарцевало к домику пастора Арениуса.
Тот, кто был впереди, — высокий, смуглый, с лицом восточного типа, — остановил у порога свою косматую лошадку и соскочил на землю.
— Люди! Эй! Почтенный сэр! Мартин Андрью!
Он колотил без всякого сострадания в металлическое распятие, прикрепленное у дверей, — но, к его удивлению, в доме была полная тишина, и ни один голос не отозвался. Воздух, даже на пороге, был невыносимо душен от роз. Положительно, не начихаешься! Рванув за дверную скобу, косматый человек проник в дом и тотчас же отпрянул в ужасе. Перед ним, в неприличном изобилии, напоминая скорей паноптикум, чем мирный приют миссионера, лежали мертвые тела.
Неизвестно, что предпринял бы незнакомец, если б Гуссейн, отчитавший свою тень от кеосы, не вернулся в эту минуту домой.
— Полковник! — воскликнул он угрюмо: — аллах благослови ваш приезд. Спасите саиба! Спасите их! Девчонка подмешала им дьявольского зелья и удрала прямо в лапы кеосы.
Незнакомец быстро наклонился к неподвижным телам, принюхался к розам и тотчас же схватил лежавшую служанку за голову, приказав Гуссейну взять ее за ноги.
— Розы отравлены. Тащи их во дворик!
Покончив с ними, он побежал внутрь, минуя скромные комнатушки миссионера, споткнулся о распростертое тело отца Беневолента и добрался, наконец, до розовой кельи, где на ложе из смятых роз лежал бледный, как смерть, пастор Мартин Андрью. Незнакомец открыл окна, выбросил цветы, расстегнул кожаный пояс пастора, капнул ему на губу из крохотного флакончика.
Жизнь пробежала по желтоватым губам Андрью. Веки дрогнули.
— Эл-лида, — прошептал он, судорожно двигая пальцами.
Косматый уронил флакон.
— Эллида! — еще раз простонал пастор, открыл глаза и увидел своего спасителя.
Только одну секунду две пары зрачков глядели друг в дружку. Пастор Мартин Андрью первый закрыл глаза. Незнакомец не стал его тревожить. Поднявшись, он вышел в соседнюю комнату, где Гуссейн, как истый уроженец Алеппо, уже обдумывал, какому хозяину выгоднее служить.
— Старый дьявол, — медленно сказал приезжий, упорно выискивая взглядом потупленный глаз турка, — мы назначили тебя па это дело как настоящего мусульманина, в надежде, что это заставит тебя охранять англичанина, как человек охраняет между двумя пальцами пойманную блошку! Но ты оказался менее мусульманином, чем аллепповцем. Слышишь ты меня?
Косматый избрал неверный путь. Хитрый Гуссейн тотчас же почувствовал это. Полковник бил на идеологию, тогда как пастор Мартин Андрью хорошо платил, щедро платил, без разговоров платил.
— Чем это я провинился? — хмыкнул Гуссейн жалобным голосом. — Девчонка отравила бы и меня, если б я рискнул на вонючую понюшку.
— Ты отлично знаешь, чем, — крикнул полковник: — ты двадцать раз повторил за мной приказания, отданные тебе в Константинополе: не сметь возить девочку туда, где живут священнослужители, не оставлять пастора Мартина Андрью без присмотра!..
Но тут сам пастор Мартин Андрью, придя в себя и оправившись, показался на пороге и избавил Гуссейна и его верную тень от дальнейших неприятностей. Кинув на своего слугу многозначительный взгляд, красноречиво подчеркнутый жестом руки, тихонько ударившей по карману, — пастор спокойно обернулся к приезжему.
— Чему приписать высокую честь вашего посещения, полковник?
— Необходимости тотчас же, без промедления, ехать в Ковейт, — ответил приезжий: — все подготовлено. Фанатики хотят с минуту на минуту выступить. Каждый час может оказаться роковым.
В полном безмолвии пастор Мартин Андрью взял свою шляпу, успев незаметно кинуть Гуссейну набитый золотом кошелек. Но, когда оба они бросили прощальный взгляд на домик Арениуса и собрались было повернуть к вокзалу Багдадской железной дороги, отец Беневолент, взъерошенный, томный от розовой отравы, в высшей степени разгоряченный, кинулся им навстречу, размахивая руками, как тряпичная кукла.
— Джентльмены и достойные собратья, — завопил он голосом кумушки, только что давшей честное слово соблюдать семейный секрет, — сюда! На улицу Мертвого Павлина! В старую часть города! К Майдану!
Подскочив к пастору и полковнику, он подхватил их обоих под-руки, протащил за собой шагов пятьсот и остановился, предоставив им самим делать выводы из необычайного зрелища.
Майдан был переполнен турками, персами и персиянками. Высокий деревянный павильон выставочного типа возвышался на середине площади. Над павильоном развевался американский флаг. На витринах, прилавках и столах лежали груды самого соблазнительного товара — персидский калемкер, набойки, ленты, высокие шапки, шали, туфли, и все это снабжено рисунками по последней моде — серпом и молотом, портретами большевистских вождей и щегольскими лозунгами на турецком, арабском, абиссинском и фарсийском языках. А над всеми этими соблазнами висела огромная белая вывеска:
ГДЕ НАХОДИТСЯ МЫС МАКАРА?
Здесь, граждане, и решительно во всех отделениях мистера Мэкера, где только продаются шляпы его фирмы!
АРАВИЙСКИЕ НАРОДЫ! НОСИТЕ ШЛЯПУ МЭКЕРА! [3]
Глава двадцать седьмая
НОЧЬ НА БЕРЕГУ ЕВФРАТА
Поздно ночью из городка Джерубулу, минуя вокзал Багдадской железной дороги, вышел караван из двадцати верблюдов и многочисленных погонщиков. Он оставил в стороне караванный путь на Моссул, шедший через Мардин, и направился безлюдной дорогой к городку Мескене, вдоль по течению реки Евфрата.
3
Игра слов: кэп — по-английски мыс и шляпа одновременно. Мэкер — делец и фамилия фабриканта.
Несмотря на многочисленность погонщиков и поклажи, придававшей каравану купеческий вид, можно было заметить странные признаки поспешности и тревоги, с какой он вышел из города. Еще доносились резкие свистки локомотива, пение автомобильных сирен, гуденье моторов, крикливо и кощунственно нарушавших безмолвие ночи, а уже арабы остановили верблюдов, прислушались и завязали им ноги мягким войлоком, чтоб поступь их была бесшумна. Потом они спустили на лицо длинные шлемы с круглым разрезом для глаз. Потом, неожиданно для верблюдов, острыми палками погнали их прочь с дороги, в могучие заросли, к самой реке, вдоль которой шла другая, болотистая тропа, затапливаемая два раза в год. Она была скользкой и трудной, но гонщики предпочли вести свой караван по ней.