Межлуние
Шрифт:
Джонатан кивнул и опрокинул в себя содержимое чашки. Коммандер мог бы отметить, что когда ты рождаешься сыном лорда-адмирала, то совершать карьерные взлеты становится немного проще, но не произнес эту фразу, иначе она бы выглядела как нытье вечно недовольного и слабохарактерного неудачника.
Как любили повторять между меланхоличными затяжками трубки убеленные сединами морские волки, кутающиеся в клубы табачного дыма, — если заглянуть в старые карты, и проследить за линией пройденного курса, то увидишь характер капитана. В отличие от многих, Джонатону было бы противно тянуть лямку только ради нарукавных нашивок. Чувство долга имело для
В его руках разрешение на вылет и по сравнению с фрегатом «Превосходящим», Джонатан имел больше возможностей, чтобы проявить себя. Уже не в первой ему приходилось убеждаться в иронии судьбы, на этот раз обрекающей быстроходный военный фрегат с громким именем на бесконечно скучное стояние на рейде или рутинное патрулирование прибрежных вод.
— Вы представляете, он предложил мне уйти к нему в команду и клянусь честью, я не последний, кто услышит нечто подобное!
Пришлось заказать еще один заварной чайник, чтобы обстоятельно и со всеми подробностями выяснить детали разговора Вильяма с Ричардом.
— Что вы ему ответили?
— Конечно, я сказал, что мне надо обдумать его слова.
— Очень мудро, мистер Вильям. С таким человеком нельзя портить отношения.
Никто не сомневался в способностях и личностных качествах Ричарда, позволяющих добиться высокого поста. Пройдут годы, и воспоминания о прямом отказе могут оказать на Вильяма самое пагубное воздействие.
— Он всего лишь хотел пополнить команду?
— Как мне показалось, ему было интересно абсолютно все. Да, он спрашивал о ваших делах. Надо отдать должное, у него не было желания вас оскорбить.
— Вот как? — сухо уточнил Джонатан. — Допустим. Вернемся к его предложению. Зачем вы ему понадобились?
— Ричард выискивает самых отчаянных и храбрых офицеров, стремящихся сделать карьеру. Ему известно о каждом, кто чем-то отличился на службе. Вы понимаете меня, я полагаю?
— Как себя. Так значит, набирает команду?
— Могу поспорить на месячное жалование, у него на примете несколько человек.
— И вы считаете, он не оскорбил меня?
Вильям подумал, прежде чем ответить и умерил пыл.
— Возможно, сэр.
— Если бы вы ушли, я бы лишился правой руки. Вы думали об этом мистер Хонортаун, не так ли?
Собеседник заерзал на месте и промолчал.
— Представьте такой расклад. Без Коу я хромаю на одну ногу. Потеря мистера Бриджлайка равносильна слепоте. Отсутствие сэра Рубена сломает мне спину. У нас мало людей. Каждый офицер или матрос на Политимии более ценен, чем на фрегате или ранговом корабле.
Джонатан выдержал паузу.
— Этого недостаточно, чтобы бросить вызов и слишком дерзко, чтобы пройти мимо. Обдумайте мои слова мистер Хонортаун, пока мы идем в расположение.
Коммандер допил свой чай и кивнул своим мыслям:
— И все-таки здесь чертовски хороший чай!
Для некоторых обреченных, подобных ей в своем невезении, чья сомнительная удача зависела от действующей фазы луны, жизнь напоминала веревку, туго сплетенную из черно-белых лент. Одни полосы были длиннее, другие короче, иногда рваные края заслоняли красоту гладких нитей и портили общее впечатление. Особенно выделялся последний лоскут, свисающий с конца уродливым обрывком. До его появления Маргарита думала, что знает, как выглядит черный цвет…
Здравомыслие подсказывало, что, наверное, ей все-таки не стоило так подставляться под удары Марко. Блуждая во
Она не помнила, как ее перевозили в карете и поили снадобьями и бульоном. Может быть, сознание благоразумно погасло, уберегая себя от невыносимой пытки. Мучительные боли, сковавшие помутившийся рассудок в страдающем теле, породили неожиданную мысль, будто она не заметит разницы, если попадет в безлуние. Просто все закончится и боль исчезнет.
В эти роковые минуты ее жизнь и рассудок балансировали на бесконечно тонкой грани, и в немногочисленные моменты просветления ее память выбрасывала случайные фрагменты прошлого. Большинство из них не имели какого-то сакрального значения и, не вызывая эмоций, погружались в омут забвения сразу же после своего появления. Однако, один из образов смог прорваться сквозь мутную пелену агонии и предстал перед мысленным взором полноцветной четкой формой, растущей во все стороны пока, постепенно поглощая внимание Маргариты, не затянула ее в неспокойный сон.
Лунь и Л'yна. Так они называли себя в детстве, когда их семья занимала старинный и большой дом в богатом районе города. Комнат было с избытком, а захламленный чердак и подвал вызывали у юных жильцов подлинное восхищение. Ничего удивительного, что их любимой игрой были прятки. Как и все дети, целиком и полностью поглощенные забавами, они увлекались и забывали обо всем на свете.
Они не поняли причину шума, когда в дом ворвались грабители. Лишь крики матери заставили их замереть и прислушаться к звукам падающей мебели и мужской ругани. Все произошла так быстро и неожиданно, что они не успели испугаться. Страх пришел несколько позже: вместе с тяжелыми шагами над головой и методичным шумом вынимаемых ящиков, чье содержимое немедленно выбрасывалось на пол. Антонио старательно зажимал ладонями ее уши, но она все равно догадалась, потому что знала запах свежей крови.
Потом все стихло.
Маргарита не могла рассказать, сколько времени они провели, забившись в самый темный угол, где вздрагивали при каждом шорохе в особняке или скрипе выбитой входной двери, качающейся на ветру. Помнила только, как они поднялись навстречу голосам прибежавших солдат и еще ту пустоту, образовавшуюся внутри, после осознания всего масштаба трагедии.
В тот безлунный вечер она потеряла родителей.
Никто и никогда не забывает первого прикосновения к безлунию, но у каждого это происходит иначе. Значительно позже, наблюдая за лунным сиянием в последующие года взросления, Маргарита никак не могла смириться с горькой участью сироты. Не говоря об этом брату, она не переставала испытывать сомнения в возможности родителей уберечь детей от подобной судьбы. Пусть обе Луны будут очевидцами, девушка не сомневалась в их чести и не позволяла подобным гнилостным мыслям, как крысам, привлеченным отвратительными миазмами предательства, испортить светлую память о семье. Иным словом, она не была готова к преждевременному уходу близких, и при каждом упоминании о безвозвратно утерянном, дикий зверь, закованный в шипастые цепи прошлого, с неприкрытой злобой смотрел на мир из глубины ее зрачков.