Мгла

Над крепостью плыла молодая луна. Неспешно покачиваясь на темных ночных облаках, заливала крышу серебристым, неверным светом, пробегала по мощеному камнем двору, качалась на спокойных водах рва. Оглаживая хрупкими лучами, целовала молодую листву, и, вырываясь из плена гибких веток старых ив, взлетала вверх, шаловливо заглядывая в черные окна. Застывая на карнизах, с любопытством всматривалась в расслабленные лица спящих. С умилением рассматривала спокойные черты, ласково поглаживая щеки серебристыми лучами, и уходила в соседнее помещение, оставляя мечтательную улыбку

В одной из комнат она задержалась. В ней, среди белых облаков широкой постели возлежала молодая девушка с волосами способными поспорить цветом с тьмой безлунной ночи. Лучи ночного светила застыли у края постели, любуясь алебастром нежной кожи, подчеркнутой антрацитом длинных волос. Осторожно пробежали по белой ткани простыни и осторожно коснулись пухлых губ.

Неожиданно, лежащая на кровати девушка застонала. Мгновение назад спокойное лицо ожесточилось, на лбу выступила испарина. Черные волосы в беспорядке разметались среди белых простыней, кружево ночной сорочки напиталось влагой, бесстыдно облепляя худенькое тело. Сведенные судорогой пальцы заскребли по одеялу, ломая розовые ноготки. Луна отпрянула, испуганная метаморфозами, охватившими юное создание, а девушка изогнулась и закричала. Страшно, отчаянно, нечеловечески.

Иступленный крик разнесся по темным коридорам, дробясь испуганным эхом, разрывая дрему весенней ночи. Безмятежная тишина сменилась испуганными голосами, разбуженных иступленным криком людей.

Набежавшие служанки прижимали извивающееся тело к кровати, пытаясь разбудить темноволосую, но тщетно. Изящное тело извивалось под их руками, нанося раны обломанными ногтями, кричало, выло, но его владелица не приходила в сознание.

Замок наполнился шумом.

Неожиданно, дверь распахнулась, впуская внутрь бледную женщину в дорогом платье.

Обежав испуганным взглядом оглашаемую криками спальню, она устремилась вперед, склонившись над бьющейся на постели девушкой.

— Несите воды! — Коротко приказала она, пытаясь прижать сведенное судорогой тело к кровати. — И руки держите, опять себя поранит!

— Ваша светлость, — Испуганно всхлипнула застывшая у дверей служанка. — Там леди Элоиза…

— Уведите её в комнату, — отрывисто приказала женщина, не отрывая темных глаз от искаженного мукой лица. — И ни слова об её милости. Вы не знаете, что здесь происходит.

Понятливо кивнув, горничная устремилась в наполненный гулом встревоженных голосов коридор, едва не столкнувшись с двумя испуганными девушками как раз вносящими в комнату ведро. Наполнявшая его ледяная, колодезная вода, вмиг привела девушку в чувство. Крик смолк и темноволосая, наконец, открыла глаза.

— Мама?.. — Произнесла она сорванным голосом и силы оставили баронессу. Всхлипнув, женщина подалась вперед, и, не обращая внимания на столпившихся у дверей служанок, разрыдалась.

— Тише, дитя моё, тише. — Бормотала женщина, прижимая голову дочери к груди. — Ты здесь, с нами, всё закончилось…

А девушка ничего не отвечала — лишь вглядывалась во тьму комнаты больными серыми глазами.

Вечер первого дня второго весеннего месяца Аэрена, прозванного в народе Яроцветом, застиг меня, стоящей у окна, что рассекало южную стену моей комнаты. Над распростертыми за ним землями сияло теплое, по-весеннему яркое солнце, чьи затаившиеся среди молодой листвы лучи все сильнее отливали бронзой приближающегося заката, окрашивающего лазурь ласкового неба в пока ещё едва уловимые, розоватые тона. Где-то, в, казалось, затопившей замок зелени древних лесов перекликались птицы, знаменуя приближение того часа, когда свет повстречается с мраком, рождая сиреневые, нежные первыми звездами сумерки за которыми неминуемо настанет ночь…

— Мне страшно за тебя, сестричка. — Произнесла, стоящая за моим плечом Элоиза, осторожно обнимая меня за талию. — Как думаешь этой ночью вновь…

Сестра смолкла, будто опасаясь, что призовет неосторожными словами весь тот животный ужас, что приходил в мои сны которую ночь, но эхо недосказанных слов повисло в воздухе, накрывая светлую комнату мраком тяжелых видений.

— Не знаю, — Сказала я, спешно отводя глаза, от померкшей комнаты и обращая взгляд на обманчивый атлас погожего дня, бирюза которого грозила в одно мгновение обернуться фиолетовым бархатом, пробуждающим в моей душе все то, что таилось в ней при свете солнца.

По небу бежали облака. Невесомые, обманчиво белые, они скользили над западными лесами, казалось, ещё не тронутые кистью того художника, что ежедневно заливал их багрянцем уходящего дня, и вместе с ними убегали прочь мысли и воспоминания, оставляя лишь бесконечную усталость, в измученной страхом душе. Но на западе, там, где синеют едва различимые вершины гор, в совершенный алебастр уже ворвались первые золотисто — розовые капли приближающегося заката, накаляющего края клонящегося к снежным вершинам солнца, отчаянным огнем последних мгновений.

Боясь, что вместе с уходом дня ночные кошмары вернутся, оплетут плечи холодным плащом, и опустят веки, утягивая в вязкий ужас сна, я закрыла глаза, будто надеясь, что щекочущие кожу ресницы замедлят томительные мгновения, оставшиеся до того момента, как лицо озарит вспышка, влекущая за собой лиловую мглу. Мимо текли минуты, сминая мгновения, и на душе разливалось не спокойствие, но давно ставшее избавлением отчуждение, неожиданно прерванное разомкнувшей объятия Элоизой.

— Всадники! — Воскликнула сестра, опираясь на подоконник и всматриваясь в залитый последними лучами солнца мост, по которому вихрем промчались двое вырвавшихся, казалось, из самого заката наездников. — Но откуда они?.. Там же только леса.

Глаза вновь обежали накрытые оранжевым плащом верхушки елей.

— Может патруль с границ?.. — Предположила я.

— Нет. — Рассматривая приближающихся наездников, покачала головой насторожившаяся сестра. — Одеты не по-нашему. Да и кони не наши. Не из конюшен рода де Элер, по крайней мере.

— Тебе виднее, — Пожала плечами, потеряв всякий интерес к двум всадникам уже ворвавшимся в крепостной дворик, и передающим поводья своих скакунов выбежавшей на шум прислуге. Демонстративно отвернулась, сожалея об иллюзии спокойствия, разрушенной незнакомцами и, пройдя вглубь залитой призрачным золотом скорой ночи комнаты, опустилась в резное кресло, щурясь на слепящие лучи, оранжевыми мазками обрисовавшие напряженную фигуру Элоизы, оставшейся возле окна.