Мгновение – вечность
Шрифт:
– Быстренько, быстренько!
– Товарищ лейтенант! – донесся из амбара сдавленный голос. – Вы голову промыть дадите?
Возглас излился, несомненно, из женской груди; старшина, вслушавшись, авторитетно заявил, что в амбаре моет голову не кто иная, как Глафира Кожемякина.
– И здесь знакомая, – отметил лейтенант. Шебельниченко, мимикой открестившись от знакомства, шепотком пояснил:
– Ее из бани по тревоге выкурили, так она за свою недомытую голову начальнику штаба плешь проела. Потом ее перевели.
– Кожемякина! – почему-то нараспев обратился
– Не Кожемякина. И не Глафира, – ответил ему неприязненно женский голос, делая ударение на «не». – А самолет заминирован, учтите, я предупредила…
Мужчины, как по команде отступив от «ЯКа», воззрились на бревенчатую стену хуторского строения.
– Бабы, когда голову моют, о другом думают, – заявил Шебельниченко. – Лейтенант, ну его, «ЯК»… К своему «ИЛу» не поспеем.
Он отрекался от своей находки. Предлагал отходную.
Кулев, гонимый беспокойством, перестал спешить. Мытье женской головы – многотрудное занятие. Мама приступала к нему после длительных приготовлений, в особом расположении духа и как бы что-то загадав. Священнодействие с кувшином, мыльным раствором, просушкой и укладкой волос предполагало отрешенность от всех прочих дел, и тайное желание мамы сводилось, видимо, к тому, чтобы никто из соседей по коммунальной квартире не помешал ей исполнить важный замысел; обычно она приступала к ответственной процедуре ночью, когда квартира отходила ко сну… А степь, этот хутор с часу на час превратятся в арену боя…
Кулев быстрым шагом обогнул амбар, тронул массивную дверь на кованых петлях.
Гулко брякнула щеколда.
– Не подглядывать! – взвизгнул женский голос. «Скушали? – мимикой спросил его Шебельниченко.
–
Что я говорил?»
Кулев пристыженно слушал сердитое плескание в тазике.
Раз и два шумно сливалась вода.
– Банно-прачечный трест, – сказал он, чтобы не молчать. – Нашли чем заниматься.
– Дюрит лопнул! – в сердцах отозвалась моющаяся. Он представил, как она стряхивает мыльную пену с рук и осуждающе смотрит в его сторону, на запертую дверь. – Масло из системы выбило, на черта стала похожа… Да еще машину драила.
«Женское пополнение! – осенило Кулева. – Женское пополнение, о котором столько разговоров на КП Егошина»,
– Из хозяйства Дарьюшкина, что ли? – спросил он примирительно. – Из Песковатки?
– Колхоз Кирова.
– Колхоз Кирова! – Теперь пришла очередь Кулева мерить взглядом старшину: «Глафира Кожемякина…» – Мы в колхозе Кирова берем прикрытие, а рядом «мессера», подкарауливают наших…
– И не ваших… И в Нижне-Чирской – тоже.
– В Нижне-Чирской?! – усомнился старшина. – Отставить панику!
– В Нижне-Чирской нас обстреляла зенитка и тут же прихватили «мессера»… Как по нотам.
– Когда?
– Я сама против паники. Вчера… В восемь десять – восемь пятнадцать утра примерно… Шумный сброс воды – и тишина. Молчание.
Наконец она открыла дверь. Чистое, промытое лицо без свекольного оттенка. Скорее оно было бледно.
– Я не прохлаждаюсь, товарищ лейтенант, – с опозданием,
– А если немец двинет?
– Сижу без масла, – сказала она веско. – Дюрит заменен. Доставят масло, я заправлюсь и – домой.
– Кто доставит? Откуда?
– Из Малой Россошки…
Кулев вспомнил взмыленных коней заградотряда.
– Сержант Бахарева! – Он по-командирски приосанился. – Берем «ЯК» на прицеп, и сей же момент – ходу.
Она отрицательно покачала головой.
Не мина с секреткой, бог весть куда подложенная (подложенная ли?), ограждала ее самолет, но румянец к лицу, строчка свежего подворотничка и, конечно, грубоватой ткани светлая лента в волосах… Кулев не ошибся, предложив серьезную заботу о прическе. Лента в волосах, старательно промытых и слегка на висках пушившихся, вместе с твердым отказом покинуть хутор как-то разом возвысили летчицу в его глазах. Опрятный, не глаженный после стирки, сильной рукой выжатый комбинезон был также на ней хорош.
– Тогда… двинули, – сказал Кулев своим, не трогаясь с места.
– Очень плохая вода, – поделилась с ним Бахарева, недовольно прощупывая волосы. – Холодная, жесткая… ужас. Никак голову не промою.
Это все, что она могла ему сказать, оставаясь здесь с «ЯКом».
– Когда-то авиация жила на касторке…
– Мензурка бы касторки не помешала.
– Моторное масло не подойдет?
– Нет, – без улыбки ответила она, вместе с непринятой шуткой отставляя еще дальше лейтенанта от своих расчетов и планов, где тайны косметики и получения заправочного масла соседствуют с готовностью взлететь на сияющем чистотой истребителе по этим колдобинам и буеракам.
«Как же она приземлилась здесь, целехонька?» – запоздало удивился Кулев.
– Товарищ лейтенант, все ясно, едем, – сказал старшина. – Майор Егошин нас заждался…
– Майор Егошин… дома? – насторожилась Бахарева, глядя мимо Кулева и что-то поправляя в волосах.
– Был дома.
– Вы когда… оттуда?
– С «пятачка»? Третий день. По коням!
– Обождите, на Обливскую водил… Егошин?
– На Обливскую? Может быть.
– Самолет его пестрый, как зебра?
– «Черт полосатый», да… Не обязательно водил Егошин, – сказал Кулев, потолкавшийся на КП. – Другие на «черте» тоже летают…
– Мы прикрывали, – упавшим голосом призналась Бахарева, кровь схлынула с ее лица… – Действительно, «черт», от земли не отличишь…
– Плохо прикрывали?
– Чужая машина, мотор отказал. – Она мельком, неприязненно глянула на самолет, сиявший чистотой.
– Так… Остальные?
– «Парой» ходили… Старшина Лубок да я. Но Егошин все видел! Все знает…
Громыхая бидонами, на баз влетела двуколка.
– Эмэс?! – нетерпеливо крикнула Бахарева вознице, и Кулев тотчас узнал в нем моряка из кавалерийского заслона.