Мхитар Спарапет
Шрифт:
— Да разве все расскажешь, тэр Давид-Бек? Волосы дыбятся, как вспоминаю, что перенес, — проговорил Врданес и вздохнул. — Двадцать лет как один день — все собачья доля. Молод я был, когда турки разорили нашу Шемаху. Тогда я только обучился ружейному ремеслу. Узнали про мою искусность — не убили. Повезли в Дамаск и продали турецкому оружейнику. Заковали меня в кандалы, втолкнули в мастерскую. Стал я работать. Принудили веру переменить — переменил. Не гневись, тэр! Жить всем хочется. Но чужую веру я к сердцу не принял. В душе поклонялся только кресту. Так и прожил десять лет. А тут привели вот этого, — Врданес протянул руку в сторону Владимира Хлеба. — Было ему тогда разве что пятнадцать — изморенный, обессиленный. Какими только муками не сгибали беднягу неверные… В плен-то они его взяли на
Врданес вздохнул, посмотрел с тоской в сторону гор, но, заметив, что Бек дожидается продолжения рассказа, снова заговорил:
— Он тоже обучился в Дамаске искусству оправлять мечи. Секрет этого дела знают лишь тамошние оружейники. И пушки лить обучился. И вот мы бежали. С божьей помощью. Уже три месяца скитаемся по горам и ущельям. Благодарение господу, наконец сбылось наше заветное желание…
Врданес умолк. Владимир Хлеб, кое-как объяснявшийся по-армянски, благодарно глядя на него, сказал:
— Жизнью своей я обязан брату Врданесу, это он вызволил меня из плена.
Бек улыбнулся. «Дай бог, чтобы и твой царь вызволил нас из плена», — подумал он про себя и спросил:
— Значит, умеете лить пушки?
— Отольем такую, любой заморской нос утрет, — ответил Врданес.
— Это хорошо!..
Бек умолк и предался размышлениям. Чтобы не мешать ему, оружейники отстали.
Солнце на вершине Хуступа уже погасло. Вечерняя синь все больше сгущалась и скоро окутала окрестные горы. Внизу, среди садов, показались хоромы хозяина рудников и плавилен Кафана Пхиндз-Артина [23] .
23
Пхиндз-Артин — Медник Артин.
В темноте доехали до высоких стен владения Пхиндз-Артина. Постучались в тяжелые ворота. К щели прильнуло чье-то лицо. Сказали, что прибыл Давид-Бек. Человек ударил деревянным молотком по медной доске, кого-то призывая.
И ворота отворились. Въехали во двор. Бек легко спрыгнул с коня и пошел сквозь ряды гранатовых деревьев. Веяло духом вспаханной земли и мятой. Бек остановился у бассейна. Увидел в воде краешек луны. Взглянул на небо. Темно-красный серп стоял прямо над головой, рогами вверх. «Будет засуха», — подумал Бек. И встревожился. Весна пришла ранняя и засушливая. А это плохой признак. Перевалы Западных хребтов Армении уже обесснежели и просохли. Турки только того и дожидаются. Лазутчики, прибывшие неделю назад в Варанду из Турции, привезли тревожные вести. Запропал где-то и посол русского царя. Едет или сгинул в пути?.. Почему молчит католикос Есаи и не шлет своего человека? А тут еще и грузинский царь без конца предупреждает, все пишет: «Готовься, строят турки против нас козни». Зима прошла без войны. Но весна несет тревогу…
На лестнице показалась округлая фигура Пхиндз-Артина, закутанная в персидский халат. Слуга светил дорогу восковой свечой. Сбегая по ступеням, Артин едва не скатился. Он подошел к Беку, низко поклонился, поцеловал край его одежды и смущенно произнес:
— Голова моя и все богатство да будут твоими, тэр наш, Давид-Бек! Добро пожаловать!
— Размести моих людей, парон [24] Артин, — сухо сказал Бек и подал знак писцу Магакии и оружейникам, чтобы следовали за ним. Вместе с ними он прошел в застекленную галерею.
24
Парон — господин.
В доме Пхиндз-Артина поднялась суматоха. Прислуга спешно принялась готовить ужин. Послышалось жалобное блеяние. Собаки уже
Сложив руки на животе, стоял перед Беком Пхиндз-Артин и, как ни старался казаться спокойным и невозмутимым, глядел на гостя с тревогой. Верховный властитель впервые посетил его дом. Артин силился угадать причину, которая привела Бека. «О чем сейчас думает этот человек с суровым лицом и жестким взглядом? По пути ли он заехал или специально?» — не без страха размышлял Артин.
Между тем Бек был занят своими мыслями и не замечал смиренно стоявшего перед ним Артина. Временами взглядывал на сидевших возле двери на низенькой скамейке Врданеса и Хлеба. Их он решил оставить у себя. Лить собственные пушки — это была давняя мечта Бека. Пусть поработают здесь хоть с полгода. Ведь если бы он даже того и пожелал, все равно в Шемаху их не пошлешь. До Гандзака [25] они еще, может, как-нибудь доберутся. А Шемаха — в руках персов и шамхалов. Схватят и убьют обоих, едва дознаются, что один армянин, а другой русский, — забьют камнями.
25
Ныне Кировабад.
— Из каких мест? — обращаясь к русскому, спросил Давид-Бек.
— С устья Дона.
— Дней двадцать пути, если ехать верхом, без опаски, — поспешил вставить Пхиндз-Артин.
— Коль пожелаешь, тэр Давид-Бек, и скорее доберусь, — заверил русский.
— Чего мне-то желать? Ты сам себе голова. Можешь ехать хоть сейчас, но… дороги нет, — сказал Бек, а про себя подумал, что вот уже четыре месяца, как царский посланник не может добраться из Баку до земли Армянской. — Нет пути, дорогой. Схватят тебя наши общие враги и… Не дай бог попасть им в руки. Шемаха стала разбойным логовом. Персы перебили там всех до единого русских купцов. Придется вам подождать…
— Это верно, — подтвердил Пхиндз-Артин, — в Шемахе хозяйничают шамхальские разбойники. Никто сейчас не может выехать оттуда в сторону Баку или Астрахани.
— Слышали, братья оружейники? — спросил Бек. — Уж поверьте этому ходже, он все знает доподлинно. Я не хотел бы, чтобы у вас даже волосок упал с головы. Подождите, пока господь смилуется… А я назначу вам жалованье…
— Пусть будет по-твоему, господин наш, — согласились оружейники.
Бек поднялся и, направившись к двери, сказал Артину, что хотел бы умыться. В коридоре уже в готовности стояли двое молодых слуг. Один держал серебряный таз, у другого в руках был серебряный кувшин и душистое венецианское мыло, а на плече — полотенце с бахромой. Бек наклонился над тазом и с удовольствием умылся.
— Велика ли у тебя прислуга, парон Артин? — спросил он после ухода слуг.
— Пятнадцать человек, — ответил владелец медных рудников. — Семья большая, забот много…
— Не меньше, наверно, и распорядителей?
— Есть, не обидел господь, тэр Давид-Бек.
— Хорошо, — сказал Бек и умолк.
По просьбе Пхиндз-Артина Давид-Бек пошел знакомиться с его семьей. Так уж было издревле принято у армян, что первым долгом всякий хозяин дома представлял почетному гостю свою семью, от мала до велика. Давид-Бек и Артин миновали освещенный коридор и вошли в обширный зал. Света здесь было еще больше. В лицо пахнуло тяжелым ароматом благовоний. На окнах висели плотные гардины. Мебель изысканная — смесь восточной и европейской. На разостланных на полу армянских коврах были расставлены венецианские кресла, византийские подсвечники и арабские столики для безделушек. В углу в позолоченной раме сверкало большое зеркало, рядом высился украшенный резьбою дубовый комод. На нем мирно тикали большие круглые часы с литыми из золота фигурками двух сражающихся борцов. Вдоль стен расставлены бесчисленные диваны и кресла, обитые индийским шелком и золотой кирманской парчой. И всюду — серебряные канделябры. Это кичливое богатство и аромат благовоний навевали дремоту. Охватив зал одним взглядом, Давид-Бек посмотрел на столпившихся у стены членов семьи Артина и, подойдя поближе, любезно приветствовал их. Все смиренно поклонились и остались стоять, по-восточному скрестив руки на груди.