Миф о Храме
Шрифт:
Брат Нимдаль шагнул вплотную к Арреш-меру и выхватил из складок своего одеяния кинжал. За свою долгую карьеру брату Нимдалю доводилось пускать это орудие в ход лишь однажды - он предпочитал яды, - но жрец не сомневался, что справится.
Зикнет шагал вслед армии захватчиков.
Еще один побочный эффект затеи Арреш-мера: горожане этой ночью были разбужены ужасным грохотом и вспышками, и потому нападающие не застали их врасплох. Многие успели спрятаться - хотя бы в подвалах. А многие теперь, завидев воинства боцоргов, что рванули брать Эсагил, торопливо укладывали свой скарб и припасы в телеги или навьючивали на себя и на рабов, чтобы поскорее утащить это все подальше от города и уйти самим: не подлежало сомнению, что, как только боцорги возьмут Эсагил, они начнут грабить и убивать.
— Через главные ворота вы не выйдете, - напутствовал некоторые семьи Зикнет, и слово его разлеталось пожаром. - Ступайте к северным. Только смотрите, обогните Эсагил как можно дальше! Но торопитесь, торопитесь!
Какая-то женщина, навьючивающая на смирного ослика перекидные сумки, сунула Зикнету свежую лепешку. «На, подкормись, - сказала она, - музыкантишка, совсем ты тощий!»
— Спасибо, матушка, - ответил Зикнет. - А что, много ли войск Боцорга прошло мимо?
— Много, куда уж больше-то! А некоторые соседи - Содхи-рябой, вот - под ноги им кидались.
— Зачем? - изумился Зикнет.
— Ну как! Вроде как боги от Эреду отвернулись, что ж теперь людям-то делать?
— Почему отвернулись?
Женщина смерила Зикнета раздраженным взглядом, яснее ясного говорившего: «а я этого идиота еще лепешкой кормила!»
— Так ведь башня рухнула, - сказала она. - Башня Храма Земли и Неба. Неужто не знаешь? Светопреставление полночи творилось! Второй Потоп!
Зикнет широко расплылся в улыбке, подумав «Сукин ты сын, Арреш!»:
— Спасибо еще раз, красавица!
Когда он уходил, женщина смотрела ему вслед так, как будто он был умалишенным. Зикнету казалось, что он видит, как над городом воздвигаются призрачные стены невиданной ступенчатой пирамиды - творения разума одного человека и легковерия тысяч.
— …нажать вот здесь, здесь и здесь - и дверь открылась, - произнес Арреш-мер. После чего обернулся.
Почтенный брат Нимдаль стоял позади него, скрестив руки в браслетах на груди.
— Очень познавательно, брат Арреш-мер, спасибо, - иронично произнес он. - Надо полагать, мои рабы контролируются вашими людьми?
— Кое-кто из ваших рабов - действительно мои люди, - легко согласился Арреш-мер. - Но почему вы вдруг заговорили об этом, брат Нимдаль?
— Потому что вы пытались подстроить мое убийство, молодой человек, - ответил на это старший жрец.
Какое-то время они смотрели друг на друга, потом Арреш-мер улыбнулся.
— Сдаюсь! Вы меня поймали. Я действительно думал, что вы можете ударить меня кинжалом. Согласитесь, было у вас такое искушение?
— О да, - кивнул Нимдаль. - Теперь, когда я не попался и не дал вам повода, вы, должно быть, убьете меня просто так.
— Ну что вы, - покачал головой Арреш-мер, - брат Нимдаль, зачем нам мериться, у кого из нас больше людей в ключевых точках?
«Наверняка у него, - отстраненно подумал Нимдаль, - мы, выученики старой школы, вообще как-то не привыкли полагаться на слуг, рабов и наймитов… а зря, зря».
— Мы - два умных человека, - продолжал Арреш-мер, - а не обуянные жадностью юнцы. Почему бы нам не договориться? Чего стоят сокровища по сравнению с настоящей властью?
Нимдаль подумал: «Он проверял меня, щенок!» Но вслух сказал другое:
— Я готов выслушать ваши предложения.
В по-птичьи желтых глазах Арреш-мера плясали отсветы пламени.
Устройство маяка просто: это башня, на верхней площадке которой должен ночью гореть свет. Всегда, несмотря ни на что. Александрийский маяк на острове Фарос не только помогал кораблям найти дорогу в порт - он являл всю славу столицы великого царя Александра, ибо сделан был из белого мрамора, украшен колоннами, а днем с вершины башни подавался сигнал столбом густого дыма. Две тысячи лет маяк исправно светил: сперва для эллинский лодий, потом для римских триер, позже - для арабских джонок и даже для неуклюжих судов, на которых воины Христа переправлялись за море, чтобы возвратить себе Святую Землю. Маяк служил всем.
Потом его разрушило землетрясением. Ни одно из царств, образовавшихся на севере Африки, не хотело восстанавливать маяк, а пиратам он и вовсе мешал.
Гораздо позже на том месте построили значительно более скромные сооружения: властители новой эпохи, что шла на смену, окутываясь оружейным дымом и отплевываясь паром машин, пока еще не набрали достаточно средств, чтобы тратить их на выражение своего тщеславия.
Утро следующего за вторжением дня выдалось на редкость пасмурным. И вовсе не потому, что небо застилали клубы дыма и пепла: Эреду в этот раз горел на редкость умеренно. Просто с недалекого моря пришли серые тучи, затянули небо, заклубились… После обеда будет дождь: либо долгий, обложной, на несколько дней, либо бурный, с гневом Амарутука, со вспышками молний от его молота…
Царь Боцорг велел установить в центральном зале кресло и украсить его дорогими тканями и каменьями: так делали цари Ашшура. На этом кресле он воссел, когда владыка Эреду, Набу-наид, сломленный потерей приемного сына и соправителя Бэл-шар-уцура, который погиб ночью, обороняя Эсагил от боцоргов, преклонил перед ним колена и признал его царем над всем государством Эреду.
Милостив был царь Боцорг. Он позволил свергнутому Набу-наиду удалиться в дальние владения и даже забрать с собой часть своего имущества.
— Что же до сокровищ Бабилу, - молвил Кюрош-е-Боцорг, называя Эреду на аморейский лад, - то пусть сюда же, в этот зал, мне принесут самое ценное, чем может похвастаться Эсагил!
Когда он это сказал, среди жрецов возникло некое движение, их прослойка у стен забурлила, и, наконец, вперед вытолкнули брата Нуша - того самого, у кого не было иных талантов, кроме умения красиво читать «Энума элиш».
Не самый старший среди жрецов, не самый высокопоставленный и даже не самый представительный, он смотрелся странно посреди огромного зала.