Миф Свободы и путь медитации
Шрифт:
Эта цепь разочарований в конце концов побуждает нас к отказу от всякого честолюбия. Мы падаем все ниже и ниже, пока не коснемся почвы, пока не ощутим связи с самой основой чистоты и здоровья — с землей. Мы оказываемся ниже всего, проще всего, мельчайшей песчинкой без каких бы то ни было ожиданий. Когда мы приземлены, не остается места для мечтаний или фантазий, и тогда наша практика становится наконец действенной. Мы начинаем учиться правильно заваривать чай, учимся ходить прямо, не спотыкаясь. Весь наш подход к жизни становится более простым и непосредственным; теперь любые поучения, которые нам случается услышать, любые книги, которые удается прочесть, обретают действенность. Они как бы подтверждают нашу практику, поощряют нас к работе в
Мы слышали так много обещаний, слышали так много заманчивых описаний всевозможных экзотических мест, видели так много снов, но с точки зрения песчинки нам не стоит и рассчитывать на все это. Мы всего лишь пятнышко пыли посреди вселенной. И в то же время наше положение весьма богато возможностями, очень красиво и удобно для работы. В сущности, оно весьма привлекательно и многообещающе. Если вы —песчинка, то остальная вселенная, все пространство, вся протяженность принадлежит вам, потому что вы ничему не препятствуете, ничего не стесняете, ничем не владеете. Существует колоссальная открытость: вы как бы император всей вселенной, потому что вы всего лишь песчинка. Мир очень прост и в то же время так величествен и открыт! —потому что ваше вдохновение основано на разочаровании, в котором отсутствуют амбиции эго.
Страдание
Мы начинаем свое духовное странствие с того, что задаем вопросы, подвергаем сомнению свои заблуждения. Существует постоянная неопределенность относительно того, что реально и что нереально, что такое счастье и что такое горе. По мере того как развертывается наша жизнь, мы переживаем мгновение за мгновением и год за годом. Мы продолжаем задавать вопросы; в конце концов эти вопросы как бы прокисают и начинают гнить, превращаются в боль. Боль нарастает, поскольку вопросы становятся все более серьезными, а ответы все более ненадежными.
Становясь старше, мы рано или поздно начинаем спрашивать: в чем заключается смысл жизни? Мы можем ответить себе: а в чем нет смысла жизни? Ведь все есть жизнь! Но такой ответ слишком остроумен, слишком хитер, а вопрос все-таки остается. Мы могли бы сказать, что смысл жизни — в существовании, но тогда — для чего нужно это существование? Чего мы стараемся достичь в своей жизни? Некоторые люди утверждают, что смысл жизни заключается в том, чтобы направить наши усилия и энергию к высшим целям — установить связь между Землей и Луной, стать просветленным, стать крупным профессором, великим ученым, великим мистиком, сделать мир лучше, очистить землю от загрязнения. Может быть, в этом действительно заключается смысл жизни? И от нас действительно кто-то ожидает тяжелой работы и каких-то достижений — скажем, мы должны открыть мудрость и поделиться ею с другими; или нам следует создать более справедливый политический строй, укрепить демократию, добиться равенства всех людей, чтобы каждый в рамках взаимной ответственности имел право делать то, что ему хочется. Может быть, следует повысить
уровень цивилизации до наивысшей точки, чтобы наш мир стал фантастическим местом, обителью мудрости, просветления, учености и высочайшего развития техники; должно быть достаточно питания для всех, хорошие дома, приятное общество. Нам нужно стать высокообразованными людьми, богатыми и счастливыми; не должно быть ссор, войн и нищеты. Мы должны обладать невероятно мощным интеллектом, которому известны ответы на все вопросы, известны научные объяснения того, как начинается жизнь медузы или что управляет космосом.
Я вовсе не смеюсь над подобными рассуждениями, но они не принимают во внимание вопрос о смерти. Смерть — это неотъемлемая часть жизни и ее противоположность. Учитываем ли мы это? Сама весть о смерти оказывается болезненной. Если бы вы попросили своего пятнадцатилетнего сына написать завещание, люди сочли бы такой поступок совершенной бессмыслицей; никто не стал бы этого делать. Мы отказываемся принимать смерть, но наши высочайшие идеалы, наши рассуждения о смысле жизни, о развитых формах цивилизации — все они не имеют практического значения, если мы не принимаем во внимание процесс рождения, страдания и смерти.
Каждое мгновение существуют рождение, страдание и смерть. Рождение есть открытие к новой ситуации. Сразу же после рождения существует чувство свежести, новизны, как будто мы ранним утром наблюдаем восход солнца: птицы просыпаются и поют свои песни, воздух свеж, проступают неясные очертания деревьев и гор. Когда встает солнце, мир приобретает ясность и отчетливость. Мы наблюдаем, как солнце светит все ярче и ярче, пока его красный свет не превратится в белый, в ослепительное сияние. Мы предпочли бы удержать рассвет и восход, удержать солнце от полного подъема, сохранить его светлое обещание. Хотелось бы, но это невозможно. Никто и никогда не добивался этого. Мы боремся, чтобы сохранить новую ситуацию, но в конце концов нам не удается ни за что удержаться и мы умираем. Когда приходит смерть, между нею и следующим рождением существует некоторый промежуток, но и этот просвет заполнен всевозможной болтовней подсознания, вопросами о том, что нам делать, и мы открываем щеколду новой ситуации и рождаемся вновь. Этот процесс мы повторяем снова и снова.
И когда вы даете жизнь ребенку и при этом хотите удержаться за свою жизнь, вам, в сущности, не следовало бы перерезать пуповину после его рождения. Но вы должны это сделать. Рождение есть выражение отдельности между вами и ребенком: или вам придется увидеть смерть своего ребенка, или ему придется увидеть вашу смерть. Может быть, этот взгляд на жизнь слишком мрачен, но он правдив. Каждое совершаемое нами движение — это выражение процессов рождения, страдания и смерти.
В буддийской традиции существуют три категории страдания или боли: всепроникающая боль, боль перемен и боль от боли. Всепроникающая боль есть общая боль неудовлетворенности, разлуки, одиночества. Мы — одинокие люди, мы живем в одиночестве; мы не в состоянии восстановить нашу пуповину, не можем сказать о своем рождении: «Это была репетиция». Рождение уже произошло. Поэтому боль неизбежна, пока существует прерывность и ненадежность.
Всепроникающая боль — это общая неудовлетворенность, разочарование, возникающее как следствие агрессивности. Будем ли мы сдержанны или грубы, видимо счастливы или несчастны — не имеет значения. До тех пор, пока мы цепляемся за свое существование, мы, оберегая себя, превращаемся в узел напряженных мускулов; а это создает дискомфорт. Мы начинаем ощущать, что в нашей жизни не все благополучно. Даже если мы ни в чем не нуждаемся и у нас есть большие деньги, жилище, еда, друзья, —где-то в самом нашем существе сидит какая-то небольшая помеха; откуда-то постоянно выползает нечто такое, от чего приходится защищаться или прятаться. Мы вынуждены постоянно быть настороже, чтобы не наделать глупостей; в то же время
мы плохо представляем, что же именно считать глупостью. Существует неписаное всеобщее соглашение, что нам следует держать в тайне нечто такое, чего нельзя проявлять открыто, нечто не имеющее названия. Оно не связано с логикой, но каким-то образом представляет для нас особого рода угрозу.
Итак, как бы счастливы мы ни были, глубоко внутри мы все же остаемся настороженными и злобными. Мы не желаем по-настоящему раскрываться, не хотим в открытую столкнуться с этим чем-то, чем бы оно ни было. Конечно, мы могли бы попытаться найти оправдание этому чувству при помощи рассуждений вроде такого: «Вчера я не выспался, и сегодня мне как-то не по себе; мне не хочется заниматься важной работой — я могу допустить оплошность». Но подобные самооправдания непрочны. Беспокойство по поводу возможной оплошности прячет за собой злобу и скрытность. Мы злимся на какие-то не имеющие названия части нашего существа, которых нам не хочется раскрывать. «Если бы мне только удалось избавиться от этого, я вздохнул бы свободно, я почувствовал бы себя спокойным».