Миф. Греческие мифы в пересказе
Шрифт:
Какая-то гамадриада, свисавшая с ветвей своей осины, ничего подсказать не смогла, однако уведомила Аполлона, что у входа в пещеру Майи собралась пестрая ватага нимф. Может, там ему дадут ответ? Она бы и сама сходила, но ей нельзя отлучаться от своего дерева.
Добравшись до вершины горы, Аполлон увидел, что у пещеры собралось все население Киллены. Подходя все ближе, он уловил звук, что несся из пещеры, – ничего подобного ему раньше слышать не доводилось. Словно сладость, любовь и безупречность – и все, что есть прекрасного, – обрело жизнь и нежно струится ему в уши и дальше, до самой души. Как аромат амброзии влек любого бога к столу и выманивал из него вздохи великого предвкушения, как вид пригожей нимфы побуждал горячий ихор в венах петь и бурлить, и казалось, что бог того и гляди взорвется изнутри, как теплое касание кожи к коже будоражило его до глубин, – так эти неведомые шумы соблазняли и чаровали Аполлона, пока не решил он, что сходит с ума от радости и желания. Вот бы изъять их из пространства и впитать в грудь, вот бы…
Волшебные звуки внезапно умолкли, и чары развеялись.
Толпа наяд, дриад и прочих духов, что собрались у входа в пещеру, разошлась, все качали головами от изумления, словно очнулись от забытья. Протолкавшись, Аполлон увидел в зеве пещеры на груде камней две здоровенные говяжьи полутуши, у всех на виду, ловко порубленные на куски. Его бешенство и возмущение ожили с новой силой.
– Ты поплатишься! – взревел он, бросаясь внутрь. – Ох уж ты…
– Тсс!
Двоюродная сестра Аполлона ореада Майя сидела в плетеном кресле и шила. Прижала палец к губам и склонила голову к колыбели у огня, где лепетал во сне розовощекий младенец.
Но Аполлона так просто не уймешь.
– Это демоново отродье украло у меня стадо!
– Ты спятил? – спросила Майя. – Моему ангелочку всего день от роду.
– Видали мы таких ангелочков! Уж я-то умею читать по внутренностям дрозда. Кроме того, я слышу, как в глубине пещеры топочут и мычат коровы. Я опозн'aю их мычание всюду. Этот ребенок – вор, и я требую…
– Что ты требуешь? – Гермес сел в люльке и вперил в Аполлона умиротворяющий взгляд. – Ребенку что, и соснуть нельзя? У меня был тяжелый вечер, я гнал стадо, и мне только и не хватало…
– Ты признался! – завопил Аполлон, устремляясь к нему. – Именем Зевса, я выдавлю из тебя жизнь, мелкий ты…
Но когда поднял он Гермеса, изготовившись вытворить с ним неведомо что, из колыбели вывалился странный предмет из дерева и панциря черепахи. Упав, он издал звук, что немедля напомнил Аполлону волшебное пение, совершенно зачаровавшее его у входа в пещеру.
Аполлон выронил Гермеса обратно в люльку и поднял предмет. Две тонкие деревянные планки приделаны к черепашьему панцирю, а поперек натянуты коровьи кишки. Аполлон дернул струну одним пальцем – и вновь поплыл чудодейственный звук.
– Как?..
– Что, эта дрянь? – переспросил Гермес, изумленно вскидывая брови. – Да ерунда, прошлой ночью собрал. Назвал лирой. Но с ней получается кое-что интересное. Если правильно дергать. А можно еще трямкать. Прижимаешь пару струн и… дай сюда, покажу.
Вскоре они уже дергали, щипали, хлопали, трямкали, блямкали и обменивались новыми аккордами, как взбудораженные подростки. Гермес как раз объяснял принцип естественных гармоник, но тут Аполлон, как бы ни заворожили его чувства, пробужденные в нем этим необычайным приспособлением, пришел в себя.
– Да, все это прекрасно, – проговорил он, – однако что же с моим клятым стадом?
Гермес вопросительно оглядел его.
– А ты, наверное, погоди-погоди… не подсказывай… Аполлон, верно?
Не быть узнанным – еще один свежий опыт для Аполлона, и опыт этот ему, как выяснилось, не очень-то приятен. Вступить в беседу с младенцем-однодневкой, который обращается к нему свысока, – еще один пункт в списке самых неприятных переживаний. Аполлон уже собрался сокрушить этого нахального постреленка ядовитой репликой и, возможно, стремительным хуком в подбородок, но взгляд его уперся в протянутую ему ладошку в ямочках.
– Дай руку, Пол. Счастлив познакомиться. Гермес, последний довесок к божественному табелю. А ты, стало быть, мой сводный брат? Мама Майя вчера вечером посвятила меня в фамильное древо. Чокнутая мы семейка, а? А?
Еще одно неизведанное ощущение: Аполлона игриво тыкали в ребра. Ему показалось, что он перестает владеть положением.
– Слушай, мне плевать, кто ты такой, нельзя угонять мой скот и думать, что это сойдет с рук.
– Ой, я отплачу, будь спокоен. Но они мне попросту были нужны. Первосортные кишки. Уж раз собрался сделать лиру для своего любимого сводного брата, я желал исключительно лучших кишок.
Аполлон перевел взгляд с Гермеса на лиру и с лиры на Гермеса.
– В смысле?..
Гермес кивнул.
– Со всей любовью. Лира – твоя, а также искусство, с ней связанное. В смысле, ты уже бог чисел, разума, логики и гармонии. Музыка в этот набор помещается славно, правда же?
– Не знаю, что и сказать.
– Скажи: «Спасибо, Гермес» и «Да пожалуйста-пожалуйста, оставь себе стадо, брат мой».
– Спасибо, Гермес! Пожалуйста-пожалуйста, да, оставь себе стадо.
– Как это мило, старик, но на самом деле мне нужны были всего две коровы. Остальных можешь забрать себе.
Аполлон оторопело прижал ладонь к потному лбу.
– И почему же тебе нужны всего две?
Гермес выпрыгнул на пол.
– Майя рассказала мне, до чего боги любят, чтоб им поклонялись, понимаешь, и до чего ценят они животные жертвоприношения. Вот я и убил двух коров и предложил Олимпу одиннадцать кусков горящего мяса одной из них.
Двенадцатый мы с мамой съели вчера вечером. Там еще осталось, если тебе холодное ничего? Очень вкусно, особенно с пастой из горчичного семени, которую я придумал.
– Спасибо, но не буду, – сказал Аполлон. – Это ты дальновидно сделал – послал вот так дыма богам, – добавил он. Аполлону подношения нравились, как любому другому богу. – Очень уместно.
– Ну, – проговорил Гермес, – поглядим, подействовало ли, ага? – И он без всякого предупреждения сиганул Аполлону на руки и вцепился ему в плечи.
От молниеносных ума, тела и замашек этого поразительного младенца у Аполлона голова шла кругом.
– Поглядим, подействовало ли – что?
– Мой замысел втереться в доверие к нашему папе. Отнеси меня на Олимп и познакомь меня со всеми, – ответил Гермес. – На том незанятом двенадцатом троне явно мое имя начертано.