Мифогенная любовь каст, том 1
Шрифт:
Сняв пыльник и обувь, Дунаев прошел мимо печки в горницу, где в самом деле был накрыт стол.
Холеный расстарался, будто бы к празднику. Дымились башни блинов, мерцала икра и блестели соления в плошках, окрошка в деревянной расписной посуде.
Посреди стояла запотевшая бутылка водки и кухоль с пивом. Холеный налил две серебряные чарки и поднес одну Дунаеву, отвесив поклон.
– Земной поклон кладу тебе, дорогой Владимир Петрович, за удаль твою молодецкую да за стойкость советскую! – провозгласил атаман и опрокинул чарку в рот. То же сделал и Дунаев. Они сели за стол.
– Эх, атаман! Великую службу ты в жизни моей сослужил. Не знаю, как и благодарить тебя! – промолвил Дунаев растроганно.
– Ничего, Дунай, придет час – и отблагодаришь. Может быть, и сам того не ведая… – отвечал Поручик, закусывая грибочками.
– Вот что, атаман! Давай-ка мы выпьем за родную Советочку, что в моей голове непутевой почивает и меня на ум наставляет. – Парторг снова наполнил чарки. Они выпили. От водки стало тепло и сухо.
Так они сидели и уютно попивали и закусывали, беседуя, а печка потрескивала за стеной, и от всего этого Дунаева стало клонить в дрему. Поручик приметил, что приблизилось засыпание, и, поддерживая сонного, еле-еле двигающегося парторга, повел укладывать его на печку.
– Повоевал ты, голубчик, теперь и поотдохнуть пора настала! – приворковывал Холеный, заботливо укладывая Дунаева на печке и поправляя ему подушку. Откуда-то он выудил косынку и повязал ей себе голову, как бабка, причем борода его куда-то исчезла, а лицо изменилось, став еще более сморщенным, добрым, старушечьим. Поручик превратился в Бабку. Парторг хотел было захохотать, но атаман вел себя степенно
– Не шуми, милок, – спать пора. А чтобы спалось тебе сладко да крепко, надобно тебе на сон грядущий сказочек порассказать. Есть, Дунай, сказочки Заветные, Заворотные, что Кочевряжки Спрятанным Счастливицам завещали. А как во время Незнакомое появились Хухры да Мухры, они-то Счастливиц и обнаружили. Как узнали они Заветные Сказки, сразу их спрятать подальше захотели, да не тут-то было. Так и пошли гулять Сказки Заворотные, кто мытьем, кто катаньем, кто кудахтаньем, а достигли они наших дней.
Но услышать их сейчас – это все равно что заглянуть в то, что было Еще до Большого Мешка.
Старик уселся поудобнее и, еще раз поправив одеяло на Дунаеве, не спеша повел рассказ:
За лаковым рукомойником да за сахарным отстойником, под притолокой сусечной да на полке немеченой, за страною Пыль и страною Забыль, за лесом Теря и рекой Уладь – страна Еноть лежит.
В этой стране небо Сикось называется – здесь оно накренилось. С одной стороны Еноти Сикось вверх идет, и дальше ничего нету. В той стороне на земле лес глухой стоит, а над ним – ничего, ни неба, ни солнца, ни луны со звездами, ни облаков. Ни дождя, ни снега там нет, и деревья голые стоят. Всякий, что в этот лес пойдет, там и пропадет. С другой стороны Еноти Сикось книзу идет и у самого края с землей смыкается. Вдоль этих мест маленький лес растет.
В Еноти вся вода Накось называется – она тоже накренилась. А кто по воде плавать начнет – всегда на землю скатится. Много воды в Еноти, и кто по воде катается – Салазки называются. Те, кто не катается, зовутся – Сидяхи.
Салазки ходить по Еноти любят и сами себя Тудой зовут. Пропащий лес Тамка называют и все время в Тамку уходят и пропадают. Больше нигде не появляются. Но не все Салазки Тудой. Есть и один Сюдой, который у всех Тудой спрашивал:
– Крыша должна быть с той стороны, сверху Сикося. Когда гром гремит, то значит, по крыше кто-то скатывается. Что бы это могло скатываться?
А Тудой ему отвечали:
– Что бы там по Сикосю ни скатывалось, не хотим под Сикосем жить! Хотим в стране Дорогай жить, где ничего над тобой не висит и под тобой не гудит.
Послушал Сюдой и ушел от них, хоть и был Салазкой. Шел по Еноти и в Сидяху пришел. По речке соскользнул и в Сидяху свалился. А Сидяха сидит себе и улыбается. Пошел да посалазил Сюдой, а Сикось все ниже. Облака над самой землей плывут, Сюдой нагибаться начал, смотрит – а уже к Елозкам попал. Елозки на месте усидеть не могут, Сюдоя не замечают. Да и Сюдой Елозок сторонится, по лесу дикому проходит. А как Елозок прошел, к маленькому лесу через озерцо перескользнул. Лес этот Точь-Точь называют, а в нем и за ним Окрошки живут. Их еще Дальчуны зовут – к ним идешь вблизь, а не дойдешь – все время далеко, едва видно. Сюдой идет, Точь-Точь хрустит, а Окрошки только нижнюю часть Сюдого видят и называют ее Елозище. А за облаками Сюдой спрашивает:
– А кто скажет Сюдою, что по крыше Сикося катится? Расскажите, Окрошки, авось услышу!
А Окрошки далеко стоят и громко ему отвечают:
– Сикось тут у нас с землей смыкается! Здесь тебе не пройти. А вот в сторону пойдешь – Накось увидишь. Еде Сикось с Накосью встречается, никто не пройдет.
– Вам не пройти, а я пройду. Еоворят, за той стороной страна Ужонь есть, а в ней то, что по Сикосю скатывается.
Сказал Сюдой и пошел к ближней Накоси и под нижний край Сикоси пронырнул. Тут и Накось кончилась. Смотрит Сюдой, куда попал, а перед ним – Дурында.
Идет Занычь по заборам – прытью выхваляется. А ему говорят:
– Ходи-ходи, да меж двух заборов не попади – в Ставень превратишься.
Смеется Занычь, на ушах стоит. А как на бровях стал ходить, Выкобень на него наехала. Выкобениваться начал Занычь да и меж двух Заборов свалился.
Выбегает из-за калитки дедушка Хапусь и оплутошил Заныча. Приводит Заныча к себе, а там – дверцы да занавесочки. Отворил Хапусь свой Шкапчик. А Шкапчик Укромович спал и того не заметил, как Хапусь поставил Заныча, до пола прихлопнул и в Шкапчик положил. Сидит Занычь и шкапчик изнутри трогает. Немного погодя видит – из дырочки в углу костяная мышка вылезает.
– Что, Занычь, сидишь, от света белого ушел?
Говорит ей Занычь:
– Тебе видно, что сижу, а мне видно, что куролесить сюда пришел!
– Раз пришел, то за мной иди, не отставая! – мышка ему предлагает. И – юрк в щелку. Занычь себе взял и за ней юркнул. Встал, осмотрелся – а вокруг хоромы деревянные, светлые, и дорожки меховые.
Тут схватили Заныча и потащили, а кто – не видимо. Испугался Занычь, понял, что Заусень попал, а виду не подает. Может, что и Доседи его забрали, а виду тоже не подают. Привели Заныча в залу и будто на стол накрыли, как скатерку. И очутился тут Занычь по грудь в теплой воде, а по воде вокруг расписные подносы плывут и на них пламень желтый, да красный, да пушистый. Говорят Занычу:
– Хочешь прыгать – прыгай, да только под воду не ныряй.
А темень – хоть глаз выколи, только плошки с пламенем видны. Вот Занычь взял да и нырнул незамечен. И тут же засмеялись вокруг, Заныча свернули со стола и за перегородку закинули. Мелькнуло что-то, и подумал Занычь:
«Ох, говорили мне, что кто к Доседям попадет да Рознилку встретит, то будет уж сам не свой – станет он тем, кто Сам Себя За Руку Водит, Сам Себя Обмануть Спешит, Сам От Себя Прячется, Сам Себе Кладовочка! Ох, бежать надо Занычу!»
Как подумал, так и укатился под ковер. Плутал Занычь и с лестницы упал. Лежит и видит, что на полке лежит, в Шкапчике. А Шкапчик Укромович просыпается и спрашивает:
– Кто там появился, шуршанием прикрылся?
А Занычь ему отвечает:
– И ответил бы тебе, да не знаю, с кого начать.
Тут дед Хапусь Шкапчик отпирает и видит – Занычь свернутый лежит. Распорядил Хапусь его и видит: Мешочки в разные стороны бегут. Схватил Хапусь Мешочек – открыл, а из него Сторожа прыснули. Изловил Сторожа Хапусь – а это не Сторож, а Пороз.
Разобрал он Пороз и оглянуться не успел – вдруг Сплошь покатила. И от этого все перепуталось в том краю, повсеместно все, что было там, потерялось, завалилось и само себя найти не могло. За подкладкой все далеко стало и само себя забыло. Кто вспомнит – не найдет, а кто найдет – не вспомнит. На том и сказке конец. А вот и другая сказка:
В было время страна Тяга была и Тяжочки в ней жили. И вот на Тягу Чуня пошла, а за ней Оттудошь покатилась. Чуня-то сквозь идет, Тяжочки подпрыгивают и на место прячутся. А как Оттудошь навалилась, то стала Тяжочков оттеснять и Тяга стала пропадать. Уходят Тяжочки и постепенно в Лезень превращаются, а многие и Пустошью могут стать. Утекал перед Оттудошью и Тяжочек Зыря с приятелем своим – Амбиком. Вот блуждают Зыря и Амбик среди Лезень, через Пустоши еле перепрыгивают. А навстречу им Веченушка. Веченушка, чуть что, путь загородила и в щелку спрашивает:
– Ах, Тяжочки-Сапожочки,Не споткнитеся на кочке!И чего вы испугались,Что так прытко разбежались?Говорят ей Амбик да Зыря:
– Веченушка – ричинушка, мы со страху бежим. Сзади Оттудошь наступает, и Тяги больше нету.
– Что за Оттудошь такая? – Веченушка упомнить не может.
– А вот открой нам, тогда и сообщим, – Амбик и Зыря ей советуют.
Веченушка потопталась, да и открыла. Тут-то Тяжки ее да изгвоздали. Брусочки раскидали и дальше пошли с припевом. Идут и видят – навстречу Пудо движется, землю закаляет. За Пудой холмы пузырятся.
– Уж кого-кого, а таких не встречал! – Пудо им молвит, а само препонку из Чуни городит.
– Встречай-привечай! – Амбик ему отвечает, и вместе с Зырей сквозь препонку прошли, будто и нет ее.
Говорит им Пудо:
– Ишь какие ребята! А чего тогда
– Да Оттудошь позади наступает, нас оттесняет. Скажи, кто полюбит против такой беды выступить? – его Тяжки просят.
– Да как тут не знать? Существует такой, его Разукрой называют, – Пудо им отвечает. – И разыскать его труднее, чем Оттудоши избежать. Однако если дадите себя за помощь, придумаем что-нибудь с Разукроем.
Не успели Амбик да Зыря глазом моргнуть, а Пудо к ним подступилось да внутрь их вобрало. Засело Пудо на боковом пути, глядь – а вот и Небряк летит, корытом своим шумит.
– Небряк – будь добряк! Позови Разукроя, скажи – Оттудоша идет, Тягу прочь льет!
Так Пудо выкликает, по корыту выскребывает.
Понесся Небряк по ветру и из виду пропал. Засело Пудо в Прятке и долго ли, коротко ли, а видит – Оттудоша подступается. Пудо и не умеет, что делать, а Оттудоша насунулась и враз уработала.
Пудо.
А тут Разукрой, запыхавшись, появился. Себя два раз разукрыл, потом Оттудошу один раз разукрыл, и Оттудоша стала Отсюдоша, а потом лопнула. И казалось бы, все хорошо стало, да только где? Куда ни глянь – все Разукрой разукрыл. А где сам-то Разукрой? Так ведь он и себя-то разукрыл.
Жил старичок Домахай с внучкой Былинькой на краю озера, по колена в воде стояли, в камышах спали. Вот раз пошел Домахай куда-то и не дошел. Восвояси вернулся и видит – дым идет. Поспешил Домахай, но никого не рассмешил. Пришел на озеро, а озера нет, камыша нет, всюду огонь полыхает и земля трясется. А посреди на камушке Былинька стоит и одна голосит. Вызволил ее Домахай и кричит:
– Что такое? Неужто Уключина всему?
А Былинька ему отвечает:
– Успокойтесь, дедушка. Это Большая Угадайка недалеко брякнулась.
Дальше идет сказ по прозвищу «Страна Бочок».
Когда земля Бочок стала, из нее Дрожжи пошли. Хлопуны, что здесь до земли Бочок были, все бочком стали и ухлопались. Потом по земле Бочок Мнуши разные гуляли, да нигде не задержались. Ходили мнуши, бродили, да и решили устроить Тузовок. Только Тузу подобрали – вдруг все как загудит, как брякнется! Темно стало, беги – спасайся! Хватайка пришла, с Замотайкой что хошь делает! Когда свет появился, никого на земле Бочок не было, только старик Одуван со своей Замусолькой по холмам шел. Так долго-долго было, что Одуван и Замусолько одни-одинешеньки по земле Бочок ходили.
А вот рыбачил поутру парень Кувырок, знай удочку себе выдергивал. Ловил он рыбку и большую и маленькую, да и заехал в камыши. А как дернуло за блесну, Кувырок-то из лодки – хлюп! Так и оказался в стране Бочок, будто кто из камышей за волосы вытянул и на ровное место поставил. Поставили – а кругом пусто, холмы одни лежат и птицы не летают. Кувырок и стоит себе как болван. Тут видит – в самом далеке как будто идет кто-то. Побежал Кувырок, да никого не догнал. Гулко стало, и думает парень: «К своим-то возвращусь и землю им эту покажу!» И бочком да бочком да дырявым сачком сам себе и вывернулся. Упал куда-то, оглянулся, видит – в сенях лежит, а рядом дверца. Дверцу открыл, а за ней Буздыга стоит. Кувырок и охнуть не успел, а уж так получил, что глаза из головы выскочили. Попал он к своим, а дорогу показать не может.
– Ну раз так, веди нас, куда глаза не глядят, авось разыщем! – говорят ему Свояки да промеж себя ерзают. Делать нечего, повел их Кувырок за пустой прок да на тертый бугорок. Бочком да гуськом, и уж глядь – на земле Бочок затемно очутились. Заерзали Свояки да по холмам постучали. Вышли Подстежки и Выворот потянули. Свояки придуриваться стали. Вышли Проморгайки и Колыхань устроили. Свояки Спинушки законопатили. Вышел Хуст и зарознил все ободками да нырками. А Своякам как об стену горох! И пошла Гундоска по земле Бочок, да только дед Одуван со своей Замусолькой все по холмам ходят и никого не видят, в наслышку только про Гундоску знают. А кто случаем Одувана с Замусолькой видит, тот быстрее себя в землю зарывается. Потом такие Грушами зовутся и за дровами прячутся.
Так все и шло, как нежданно-негаданно Заморочки на земле той оказались. Ух и началось то, что и серенький волчок бы не укусил, а свой хвост бы откусил! От Заморочек спасу нет, как тут сама Папандопала идет. Подошла к земле Бочок, повернула каблучок да и швырнула всю землю в кованый сундучок. Задернула Папандопала – изредка притопала – все замки да засовы и к Пропащей Пустоши с сундучком подалась. Дошла до самого пропащего места – Оборвань зовется. Подобрала сундук и в самую Оборвать что есть силы хрясьнула.
– Тут и конец земле Бочок! – Папандопала решает и к тому месту ворочается. Разведала Подошвы – нет как нет земли Бочок. Ан глядь – а дед Одуван, с Замусолькой, как были, со Жменьки на жменьку идут.
– Здравствуй, Одуван! – Папандопала навстречу им наклоняется.
– Здравствуй, родимая! Поди-тко сюда, да не оставь следа! – старый Одуван ее просит. Все исполнила Папандопала и следа не оставила. Схватил ее дед Одуван, да и замусолил. И никто не проведал. Не ведали и того, что в свое время он и Хватайку замусолил.
А теперь пришел черед сказать другую сказку.
Идет себе Паук Иванович, в местность Сухостой направляется. И как вроде смотришь – сам по себе Паук Иванович пешкует. Ан нет как нет. Впереди него, в сорока шагах, Пельмешки выступают. Вокруг да около Мельтеши неугомонные резвятся, а никто не видит. Да и Паука Ивановича редко кто видит. За ним, на следах его, Чигирики снуют, а по сторонам идут Отбросы. Так и движутся они все, по закромам да сусекам, а иногда кто другой да и потеряется. Покручинится Паук Иванович, потом Залежи подымет и дальше идет.
Вот перед ними река Чешуя изогнулась. Пельмешки-то первыми на другую сторону и пересыпались. А пока Паук Иванович мост выискивал, Пельмешки себе дальше катились как по маслу. Докатились у Дальнего Укоса, а под ним в пещере два дитяти резвятся, большие да толстые. Зырк-позырк, а кругом них Пельмешек видимо-невидимо. Вот дитятки все их да покушали, и видимые, и невидимые. Все поели, да и новых раскатали. Да только другие-то Пельмешки, дитячьи, а не Паука Ивановича. Взяли Пельмеши, да и попрыгали за лесок, за прогалинку, а там, у Кривого озера, Паук Иванович похождает. Углядел Паук Иванович Пельмешков – и за ними. Но чует Паук Иванович – неладно что-то. И пельмешки что-то бойкие стали, не мешкают, и мельтеши подустали, и Чигирики вкривь да вкось от озера Кривого. И Отбросы потускнели. Гадать не впору, почекрыжил Паук Иванович дальше. А Пельмешки-то насовсем не в ту сторону катятся. Страна Сухостойка и сама не знает, где осталась, может, кто-то другой из Отбросов и достал ее. Да только Паук Иванович уже и Глухой Заем миновал, и места ничегошеньки, и Проруби обошел. А Пельмешек уже почти и не видать, такую Прыть оседлали. Поспешает Паук Иванович, над Потеряхами прошмыгивает. Там и потерял он всех своих. Уж не все дома у Паука Ивановича, уж один Паук Иванович в углу сидит. Смотрит – а Пельмешков как есть не видать. Идет он по Запасным прогалинам, по Укрытным холмам. Вдруг тропинка кончилась, а поперек конца ее бревно лежало.
У бревна ящичек стоит, а рядом с ним мешок лежит. Понял тут Паук Иванович, что это за вещи – ящик Немой да мешок Кувыркан.
Испугался не на шутку Паук Иванович, встал перед ними и такие слова сказал…
Глава 44
Сон
Дунаев заснул и долго спал глубоким сном без сновидений.
Глава 45
Дон
Он проснулся наконец, но не в Избушке. Он был в Прослойках – зеленое плоское небо, по которому струились сквозняки, стояло боком, как надломленная игральная карта. Вокруг тихонько шуршала мятая белая бумага. Рядом с ним сидел неизвестный человек и благожелательно смотрел на него.
– Поздравляю с пробуждением, – произнес он наконец высоким юношеским голосом и улыбнулся.
От этого человека (если это вообще был, хотя бы условно, человек) веяло чем-то совсем запредельным, настолько далеким и другим, что Дунаев сразу понял, что это именно его он видел давеча сидящим на стене, когда проходил Прослойками. Дунаев чувствовал себя так необычно, как, пожалуй, никогда прежде.
Немало ему пришлось изведать поразительных состояний, превращений, забвений, откровений и всевозможных разновидностей бреда и помутнения. Теперь же состояние его было ясным, простым и при этом совершенно непривычным и непостижимым. Нечто подобное он, видимо, испытал бы, внезапно очутившись в космическом безвоздушном пространстве.