Мифогенная любовь каст, том 1
Шрифт:
Длинноносый выпрямился, подняв к небесам свою добычу – нанизанного на нос Полуколобка. Струи дождя прокатились по хлебной корочке Дунаева. Он все еще визжал, но боли уже не чувствовал. Исчез и страх. Он будто вдруг исцелился от страшной болезни: перестал быть вампиром. Надежный осиновый кол – испытанное средство – вылечил его. Ему захотелось смеяться. Захотелось расцеловать безглазую деревянную болванку – лицо Длинноносого.
С высоты он увидел в последний раз уютное кладбище и свою растерзанную могилу. Надгробная плита валялась, отброшенная в сторону пинком деревянной ноги. В свете молнии он впервые прочел надпись на ней:
И тут пронзительное понимание рассекло надвое тьму его ума:
«Я Блок! Вот, оказывается, кто я! Как я раньше не догадывался?! Блядь, жил всю жизнь и не мог взять в толк, кто я. Орал: “Я гений!”, а больше ничего понять не мог. Я Блок! Не Пушкин, не Ломоносов, не Грибоедов, не князь Кропоткин! Просто я – Блок. Теперь все ясно: все эти подсказки… Все сходится. Одно к одному, как по-писаному. Она же ясно мне сказала: “Вы узнаете эти стихи? Это Блок”. А я, дурак, не понял ничего. И потом в Ленинграде все это… Блокада. БЛОК АДА. Вот кто я – БЛОК АДА. Я Аду не даю осуществиться, не пускаю его в жизнь, сдерживаю его… Я все адское на себя принимаю. Грудью своей сдерживаю его. Вот как сейчас например – кто бы еще, кроме меня, ТАКОЕ стерпел?! И главное, все так ясно было сказано… и не раз… Поручик прямо сказал “Тебе блок поставили… Заблокировали тебя…” А Зиночка-то… Не один раз говорила: “Вот он смотрит на нас с этого портрета… Но разве он действительно существовал?”».
– И точно! – ликование переполнило пробитое хлебное тело. – Я – Блок! Я – Блок! О-ооо, я – блок! О, я – блок! – пело что-то в захлебывающемся уме.
Скоро он уже лепетал, проваливаясь все глубже в бред: «Яблоко. Яблоко. Яблоко. Вот оно, дело-то, в чем – в Яблоке. В Яблоке-то дело все. Поэтому остров называется “Яблочный”. Потому и Покой там шарообразный – мне, яблочком наливным, туда закатиться и засесть на веки вечные, смежив веки вековечные…
А я то, дурак, думаю: “Почему Яблочный? Где здесь яблоки?” Дурак, дурак недогадливый! Я же сам и есть яблоко. Я же король этого рая, а что в раю главное? Яблоко. Яблоко от яблони, как говорится, далеко падает. Я в Раю – единственное яблочко. Я – БЛОК АДА, Я – РАЙСКОЕ ЯБЛОЧКО!»
И он заголосил внутри своего сознания разбитым голосом блаженного:
БЛОК АДА – ЛЕНИН АДА,БЛОК АДА – СТАЛИН АДА,А Я ЯБЛОЧКО РАЙСКОЕ!А Я ЯБЛОЧКО РАЙСКОЕ!Когда Адам поднес к устам яблоко, в раю светило солнце. Яблоко не выглядело аппетитным. Оно было черным. Черным, как уголь. Только в одном месте эта чернота переходила в коричневатость. В центре коричневого пятна виднелась дырочка, и из нее выглядывала подрагивающая головка червя-искусителя с широко раскрытыми, сапфировыми очами. Адам был бесчувственным и тупым, как движущаяся статуя. Он не понимал, что делает. И первый же укус убил Искусителя.
Он висел на ветке среди упругих листьев, греясь на солнце румяным боком. Сладко-кислый сок бродил под тонкой кожей. Вокруг теснился душный, насыщенный ароматами и криками тропический лес. Сплетенные лианы, змеи и ярко-красные мхи покрывали стволы.
Две обнаженные смуглокожие туземные девушки с цветами в черных волосах стояли под деревом.
– Ты, кажется, ревнуешь? – спросила одна, срывая его с ветки и протягивая другой.
– Немного, – ответила вторая и вонзила в него свои белые зубы.
И все еще он висел на ветке старой обугленной яблони, давным-давно рассеченной ударом молнии, – он был одним из ее плодов. Корни яблони, росшей на самом краю обрыва, уходили вниз, в темную
Неподалеку кто-то крякнул.
Когда Дунаев вновь «пробудился», он почувствовал, что осиновый кол исчез. В центре его мучнистого тела зияла круглая дыра. Его перекатывали, как большое колесо.
Хотя видеть ему было трудно (все вращалось в поле его зрения), он все же узнал Бессмертного, Джерри, Радного и Максимку, которые катили его. Он был гораздо больше их, и им приходилось поддерживать его с разных сторон, чтобы он не упал набок. Бессмертный что-то наставительно говорил Дунаеву:
– Вот, Дунаев, поорал «Сойди с моей орбиты», и хватит. Ты теперь сам вроде орбиты. Бублик ты теперь. И беспокоиться тебе теперь ни о чем не надо. Потому что бублики и сушки – они не беспокоятся. Еда не волнуется. Сердцевины у сушек нет, нет и сердца. Один холодок да проход туда-обратно. Это и есть, Дунаев, покой – когда ветерок вольно сквозь центр твой проходит.
– Вы ощущаете покой, Владимир Петрович? – участливо спросил Радный, упираясь в Дунаева обеими руками (дорога шла в гору).
– Ощущаю, – невнятно сказал Дунаев. – А что Петька?
– Петька теперь далеко и больше к нам никогда не прибудет, – промолвил Бессмертный. – Вы его перещелкнули, Дунаев. Как это вам сделать удалось, мне неведомо.
«Трофей мой поработал», – удовлетворенно подумал Дунаев, но вслух ничего не сказал. Вместо этого выдавил из себя следующий вопрос:
– А где этот… с носом?..
– На дрова порубали, – бодро крикнул Максимка. – Щас костер жечь будем. – И он указал куда-то вперед. Парторг краем глаза увидел, что они приближаются к огромной поленнице, составленной из тщательно уложенных гниловатых дров.
– Это кто ж его так?.. – спросил парторг изумленно.
– Кто, кто… Мы, конечно, и уделали его. Кто же еще? Я, да Андрей Васильевич, да Глеб Афанасьевич. Три богатыря, ебать – не плакать! – отвечал Максимка. – Мы как на второй этаж этой засраной Этажерки взобрались, так сразу же с двумя там и схлестнулись. Один железный, с топором. Другой мягкий, мешковатый. Но по части душить и придушивать – мастер. Ну да нас-то трое, к тому же разгоряченные, еще от мальчишек этих не отошли, так прямо и вломились, окровавленные, с нижнего яруса. Бой в душе кипит, подавайте врагов на блюде! А там эти стоят, истуканы невразумленные. Каждый величиной с дом. Ну да нас не испугаешь – парни подобрались у нас в группе бывалые, хуй в рот не клади. Решили вьебать им по первое число. Но и они не хуйня сопливая. Ржавый так топором своим махал, что ветер аж до Иркутска поднялся – чуть Андрея нашего Васильевича в капусту не порубал. Да Андрей Васильевич увертлив, как угорь, потому и невредим остался. А Мягкий на меня навалился, пытался меня на мозги свои наколоть. Мозги-то у него стальные, вроде ежа. Он ими врагов своих пытает. Страшное оружие, но против моего Подноса разве что устоит?