Мифологемы
Шрифт:
Выпавший из нуминозного ящика краб является частью его сущности и частью его божественности, хотя проживание этой части остается для него крайне проблематичным. Он чувствует, что женщина в его сновидении чем-то похожа на образ его Анимы, трансцендентной состоянию его Эго, и что она является «интуитивной, принимает и не осуждает его». Таким образом, он чувствует, что она является его частью, которая говорит от имени его души, тогда как Эго говорит от имени культуры, из которой он вышел, и во имя ценностей, которые он до сих пор одобрял.
Существенный аспект дилеммы его выбора между долгом и желанием заключался в том, что он никогда не ощущал себя веселым, шаловливым и спонтанным, так как всегда чувствовал, что его отягощает бремя долга. Следовательно,
146
Joie de vivre (фр.) – радости жизни. – Примеч. пер.
Приземленное существо – краб несет в себе амбивалентные ценности всего творения; он чем-то похож на навозного жука или скарабея из египетского мифа. Скарабей возник из мертвой материи, которую оставила жизнь, и создает новую жизнь. Так и здесь, этому сновидцу существо низшей организации приносит высочайшую ценность. Это теологическая ценность и психологическая ценность, архетипическая по своему характеру. Отброшенный камень становится краеугольным камнем новый структуры, блаженные, нищие духом восходят на престол, им принадлежит Царство, а кроткие наследуют землю.
Во второй части сна сновидец быстро связал свою актерскую игривость во сне с банальным, скучным совещанием, состоявшимся прошлым вечером, но вместе с тем он признал, что его пребывание под столом говорило не только о его потребности скрывать свою Теневую жизнь, но и о том, что по существу его положение было обусловлено той подчиненной ролью, которая, по его ощущению, определялась его карьерой. Его положение в церковной общине заставляло его скорее ощущать свою деградацию, чем услужливое умаление. Он также чувствовал, что этот образ ему внушал: «ты не имеешь к этому никакого отношения».
Для этого сновидца могучий лось был вполне подходящим носителем божественного. Более того, кончики его рогов были бархатистыми, что в его понимании свидетельствовало о тех изменениях, которые претерпел образ Бога. Рога, которые сбрасывает лось, символизировали устаревшие верования, которые ему следует оставить позади и вместе с тем необходимо скрывать от еще более консервативных коллег. Для него было естественно видеть Бога в природе, и он, несомненно, считал лося воплощением духовности. Его борьба с лосем символизировала его борьбу за жизнь в соответствии с его сознательными убеждениями и уважение к собственной сущности. Смысл результата борьбы в конце сновидения уловить очень просто.
Мне сразу пришло в голову стихотворение Йейтса о борьбе с божеством:
Вот с Богом война его началась; Полночь наступит, и Бог победит. [147]Столь же великой борьбой занимался пастор-иезуит Джерард Мэнли Хопкинс, который в одном из своих так называемых «Ужасных сонетов», поскольку они были полны теологического ужаса, борется с чудовищем, которое хочет его сожрать, которое «протягивает к нему львиную лапу», он видит перед собой «темные голодные глаза», которые вселяют в него ужас, и вдруг он с изумлением в конце концов узнает: «Глупец несчастный, я борюсь (Боже мой!) с моим Богом» [148] .
147
"The Four Ages of Man", in Rosenthal, ed., Selected Poems, p. 157.
148
"Carrion Comfort", in The Norton Anthology of Poetry, p. 858.
Гюстав
149
"A Simple Heart" in Three Tales.
В концентрационном лагере Фленсбург Дитрих Бонхоффер также боролся и со своей личной, и своей теологической дилеммой, перед тем как его казнили фашисты. Неужели это место сотворил Бог? – поражался он. Он пришел к выводу, что его задача заключалась в том, чтобы найти свой путь, пройти через все – такой для него была воля Бога – в этом ужасном месте, в том месте, где каждое деяние каждый день было этическим кошмаром [150] .
Как похожа борьба Дитриха Бонхоффера с борьбой этого сновидца: «Как мне сохранить свою целостность в таком мире, чтобы обрести себя?» Вышеупомянутое сновидение – вполне подходящее выражение этой дилеммы и в своем роде – глубинное выражение явления божества как некоего третьего, воплощающего ужасное напряжение, существующее между двумя сторонами, -напряжение противоположностей. Как этому человеку снять напряжение между приверженностью своим этическим обетам и автономными требованиями своей природной сущности, которая хочет более честного проявления религиозности и более страстной сексуальной жизни? Очутившись перед такой дилеммой, никто не смог бы сделать выбор, однако нечто у нас внутри выбирает за нас и приводит нас на такое перепутье, где может совершиться лишь распятие Эго.
150
Cм. Bonhoeffer, Letters and Papers from Prison.
Мы не можем ни предсказать, чем это обернется, ни посоветовать, что является правильным для души другого человека. (Мнение аналитика обычно неуместно в разрешении тех вопросов, которые задает душа.) Юнг неустанно повторял, что напряжение противоположностей следует сдерживать, пока не появится его значение, неизвестное «третье». По существу, неизвестное третье – это смысл, обретенный в процессе развития личности. В жизни одного человека верность определенному принципу должна вызывать уважение, быть выстраданной вплоть до принесения ценной жертвы; для другого человека принцип, несмотря на то, что ему честно следуют, является фиксацией, которая тормозит развитие личности.
Каждый путь связан со скатыванием по наклонной плоскости скользких рационализации; каждый путь – это выбор с болезненными последствиями. Но как же тогда интересно, что «третье», которое появляется в психике сновидца, является Богом, принимающим желанную для сновидца форму, сновидение, в котором есть образ дикого бога, который требует почитания, бога, с которым он борется при неизвестном исходе борьбы. Насколько часто боги оказываются для нас загадочными, окутанными мраком и тайной, парадоксальными, заставляющими ломать голову и разрываться сердце. Но они являются для нас богами, и потому они – боги.