Мифологемы
Шрифт:
Амбивалентность, которую ощущают люди в связи с такой задачей, вполне понятна, ибо она всегда означает отказ от известного, гораздо более безопасного места ради менее известного и, как правило, менее безопасного места. Мировая литература изобилует примерами такого отказа. Библейская притча об Ионе и ките является особенно яркой иллюстрацией этого архетипического паттерна. Иона пытался уйти от требований, предъявляемых ему индивидуацией, и оказался в чреве чудовища. Что это, если не символ регрессии в теплый мрак бессознательного? Вместе с тем телеология души такова, что побуждает к трансформации, хотим мы того или нет, и архетип героя – это основная метафора такого русла для либидо в направлении развития.
Мы часто испытываем побуждение оказаться в новом месте, поменяв ощущение безопасности и пресыщенности на новую программу действий, которая может быть опасной, но способствовать
115
Mare nostrum (лат.) – букв, «наше море», так римляне времен Римской империи называли Средиземное море. – Примеч. пер
Многие моряки нашли покой в этой темной морской пучине. Море кишит утонувшими в нем несостоявшимися героями. У каждого рыцаря, победившего дракона, есть девяносто девять несчастных предшественников, которым это не удалось. При этом оба пути, как вперед, так и назад, ведут к смерти. Путь назад – это смерть человеческих возможностей вследствие регрессии, которая иногда приводит к смерти человеческой личности, например в случае психоза.
Любопытно, что почти универсальное табу на инцест является невольным признанием этой опасности. С точки зрения психологии инцест означает соединение с подобным себе, а не оплодотворение новым. Точно так же, как это может оказаться бесплодным на генетическом уровне, отказ от увлеченности иным «другим» обязательно приводит к застою. Фундаментализм – это избегание иных ценностей, капитуляция перед страхом, а следовательно, он подпитывает сам себя, а потому является бессознательно инцестуозным. Такая замкнутость на себя может породить только чудовищ.
Огромный массовый интерес к педофилии в наше время слишком часто приводит к предостережению от воздержания, словно речь идет просто о проблеме выбора поведения. При всей гнусности насилия над ребенком подлинную дилемму нужно искать там, где зашло в тупик развитие либидо, в область раннего развития. У злоумышленника существует фиксация на инцестуозном цикле либидо, которую он использует в своих попытках воссоединиться с ранними аспектами своей истории. Тело и культура увлекли личность человека за рамки, которых достигло его развитие. Поскольку эта фиксация часто связана с какой-то ранней травмой, мы можем видеть, как трудно бывает человеку испытывать влечение к другому, более внутренне развитому человеку.
Такая же проблема может проявиться и в сексуальности взрослых, как утверждает выражение la petite mort [116] . Разумеется, стремление испытать «маленькую смерть» в объятиях возлюбленного (или возлюбленной) очень заманчиво и соблазнительно, но не соответствует более значительному обмену удовольствием и смыслом с автономным Другим, которого должна требовать от нас взрослая сексуальность. Точно так же широкая доступность порнографии, учитывая, что она распространяется по Интернету больше, чем все остальное, – по существу, представляет собой отказ от увлечения абстрактным Другим как равным себе. В конечном счете плейбой – это мальчик, а не взрослый. Если человек привязан к миру фантазии, то он все еще находится во власти материнского комплекса, независимо от своего пола и жизненной ситуации. Парадокс заключается в том, что фантазия – это компенсация задачи, не поставленной перед ним сознательной жизнью и, больше того, она дает возможность человеку еще дальше убегать от этой жизни.
116
lа petite mort (фр.) – маленькая смерть. – Примеч. пер.
Если говорить более абстрактно, то способность вступать в отношения с Другим обогащает человека не только интеллектуально, но и концептуально. Этноцентризм, который присутствует во всех культурах, является такой же разновидностью инцеста, как и фундаментализм. Это избегание диалектики, которую привносят «другие», и регрессия к уже известному. Такая двойственность желания присутствует во всех человеческих отношениях, как индивидуальных, так и коллективных, и на всех стадиях нашей жизни. Читателю может показаться странным то, что мы рассматриваем эти вопросы в качестве контекстуальной размерности архетипа героя, однако они представляют собой ту область, в которой призыв к личностному росту, требование преодолеть регрессивные силы бессознательного встречаются практически ежедневно.
Тем не менее путь вперед тоже неминуемо приводит к смерти, к тому, чтобы пожертвовать старым Эго, чтобы открыть для себя возможность увеличения масштабности. Как омар ежегодно разрывает свой панцирь и покидает его уютное убежище ради того, чтобы создать более просторный, так и нам периодически нужна смерть и соответствующий рост. Насколько уязвимым становится омар в период, когда он избавился от одного панциря и не вырастил другой, настолько же уязвимыми становимся мы в промежутке между мифологическими идентичностями. Зачастую основная задача психотерапии или лучшего друга заключается в том, чтобы в этот «смутный», промежуточный период времени совместными силами соединять фрагменты старого мифа, пока не сформируется новый.
Человек или культура, оказавшиеся в промежутке между мифами, подвергаются опасности, но только в этом случае ими должны управлять природа, божество или душа. Испытывая чувство покинутости и дезориентации в жизни, одна женщина мне сказала: «До этого я никак не могла понять смысл воскресения. Теперь я понимаю: чтобы вернуться к самой себе, мне нужно умереть. Я так свыклась со своим браком, со своей ролью матери и спокойной жизнью, что не осознавала того, что я еще не пришла к себе».
Такой человек не выбирает смерть. В ней умирал ее прежний миф. Переход в потусторонний мир определяют боги, судьба и Самость; вместе с тем такая личность получает благословение в виде переживания, в процессе которого она получает новое ощущение самости, новую мифологию. Это окончание истории об Ионе. Такой человек пережил героическое странствие независимо от того, насколько осознанно происходило это переживание. Задача героя заключается в освобождении процесса индивидуации от всех, кому временно приходится нести его бремя. Конечно, это совсем не значит, что в роли супруга, родителя или в обладании какой-то собственностью содержится какая-то внутренняя ложь; но это значит, что каждая из этих ипостасей несколько искушает дух, уводя его от вызова взросления из состояния детского сна. Юнг объясняет:
Даже если происходит изменение, прежняя форма совсем не теряет своей привлекательности; ибо тот, кто разлучается с матерью, стремится снова к ней вернуться. Такое стремление может легко превратиться во всепоглощающую страсть, угрожающую всему, что было достигнуто. [117] Несомненно, что «матерью», на которую в данном случае ссылается Юнг, является материнский комплекс в своей общей форме, связанное с ним желание почувствовать заботу и защиту, которое, будучи совершенно понятным, приводит к отказу от индивидуации. Отказ от взросления – это не просто индивидуальное решение; оно влияет на всех, кто имеет какое-то отношение к нам и к нашему незавершенному делу, и оно наносит травму всему миру, не давая возможности всей нашей человечности внести в него предназначенный ей вклад.
117
Symbols of Transformation, CW 5, par. 352.
Связь фундаментализма и инфантилизма может показаться натянутой, как и излишней обремененности нуждой в близких отношениях; однако все это имеет нечто общее: торжество страха, лени, летаргической силы инстинкта и бессознательного. В центре любой истинной религии и психологического героизма присутствует способность принести в жертву эти регрессивные устремления. Как несколько вызывающе пишет Юнг:
Человек не может жить слишком долго в инфантильной среде или в кругу своей семьи, не причиняя при этом вреда своему психическому здоровью. Жизнь призывает нас к достижению независимости, и тому, кто не следует этому призыву вследствие детской лени или робости, грозит невроз. А как только разразился невроз, он становится все более и более веской причиной, чтобы человек отошел от жизни и навсегда остался в морально ядовитой атмосфере инфантилизма. [118]
118
Ibid., par. 461.