Мифология Петербурга: Очерки.
Шрифт:
По революционному городу ходили слухи, будто на улицах «орудуют ночные разбойники, которые прыгают выше домов при помощи особых пружин, прикрепленных у них к сапогам». Говорили также, что одеты они в саваны.
На Васильевском острове действовала неуловимая банда грабителей под предводительством знаменитого в 20-х годах Моти Беспалого, который, как говорили, отличался исключительным рыцарским благородством по отношению к бедным. Грабил только буржуев, разжиревших за счет обездоленных пролетариев. Однажды специально обчистил ювелирный магазин ради безвестной старушки, сыновья которой погибли во время германской войны. Все награбленные золотые изделия Мотя нанизал на веревочку и подбросил их в форточку старушки. К веревочке была якобы привязана еще и бумажка в десять червонцев,
Неожиданно в голодном Петрограде появились дикие утки. Плавая по Неве, они все время прижимались к набережной у Зимнего дворца. В городе говорили, что это защитницы Зимнего. И в Летнем саду появились какие-то дикие птицы. Молва считала их душами умерших – тех, что «на полигоне недавно рыли себе могилу».
Красный террор приобретал все больший размах. Ни на один день не прекращались обыски. Часто приходили к Шаляпину. Искали золото, бриллианты. Конфисковали серебряные ложки и вилки. Забрали двести бутылок французского вина. Сохранилось предание, что однажды Шаляпин не выдержал и пошел к Зиновьеву. «Я не против обысков, но нельзя ли обыскивать меня в удобное для меня время, с восьми до девятнадцати, например», – сказал он Зиновьеву.
Как-то раз Федор Иванович пришел к художнику Коровину. «Мне сегодня выступать перед конными матросами. Скажи мне, ради Бога, что такое конные матросы?» – «Не знаю, что такое конные матросы, но знаю, что уезжать надо!» – ответил Коровин.
Собрался уезжать за границу и писатель Федор Сологуб. Оформил документы, получил разрешение, собрал вещи и, как гласит предание, именно в это время его жена А. Н. Чеботаревская бросилась с Тучкова моста в Неву. Почему именно тогда, когда была уже оформлена виза на выезд, никто не понимал. Говорили, будто вмешалась ЧК. Другие считали, что родная земля не отпустила. Федор Сологуб остался один, в смерть Чеботаревской не верил и, как утверждает легенда, до конца дней поджидал жену. «Был уверен, что она вернется домой. Несколько лет прислушивался к звонку в передней. Жена его погибла в пасмурные декабрьские дни, и с тех пор Сологуб повторял: „Я умру от декабрита“. Сологуб умер в одиночестве в 1927 году.
Как-то раз в дом князей Салтыковых пришел с обыском отряд красноармейцев. Солдат встретила глубокая, полувыжившая из ума старуха, плохо говорившая по-русски. Командир отряда обратился к престарелой княгине: „Мадам, именем революции все принадлежащие вам ценности конфискуются и отныне являются народным достоянием“. Старуха не возражала, помогая красноармейцам собирать драгоценности и произведения искусства. Напоследок потребовала: „Если вы собираете народное достояние, извольте сохранить для народа также и эту птицу“, – и подала клетку с облезлым попугаем. „Мадам, народ не нуждается в этом… попугае“, – возразил командир. „Но это не просто попугай, а птица, принадлежавшая самой Екатерине II. Это птица историческая“. – Она щелкнула пальцами и, если верить легенде, попугай хриплым голосом запел: „Славься сим Екатерина“, – помолчал и снова завопил: – Платош-ш-ш-а!!» Видимо, речь шла о Платоне Зубове, известном фаворите императрицы. Говорят, отряд сдал-таки попугая куда следует. Но куда он затем делся – умер от голода или от старости – неизвестно.
Впрочем, смерть в то время не была явлением необыкновенным. Умирали не только птицы. По воспоминаниям современников, очень многим помог выжить Максим Горький. Рассказывают, что в умирающем Петрограде он выдавал справки «самым разным дамам – знакомым и незнакомым». По преданию, справки были приблизительно одинакового содержания: «Сим удостоверяю, что предъявительница сего нуждается в продовольственном пайке, особливо же в молочном питании, поскольку беременна лично от меня, от буревестника революции». Срабатывало будто бы безотказно. Во всяком случае, в выдаче пайков власти не отказывали.
При поддержке Горького в конце 1919 года в Петрограде организуется знаменитый Дом искусств, вошедший в литературную
Призрак голода с каждым днем становился все более и более отчетливым. В «Горестных заметах», изданных в 1922 году в Берлине, А. Амфитеатров вспоминал, как, «набивая овсом пустое брюхо», питерцы острили: «Отчего прежде люди по тротуарам ходили, а теперь средь улицы „прут“»? – «Оттого, что на конский корм перешли: нажремся лошадиной еды – вот нас на лошадиную дорогу и тянет».
Сочиняли частушки. На ту же гастрономическую тему:
Ленин Троцкому сказал: – Пойдем, Лева, на базар, Купим лошадь карию, Накормим пролетарию.Частушек подобного рода было много, и все они так или иначе вертелись вокруг одной, заветной темы. Особенно ярко тема еды, полностью завладевшая умами и душами петроградцев, проявилась в знаменитой песне «Цыпленок жареный». К сожалению, мы не располагаем полным, что называется, каноническим текстом этой песни. В нашем распоряжении находится пять вариантов ее (или одна единственная песня с пятью куплетами?). Приведем весь имеющийся текст, опуская повторяющиеся шесть первых строк первого куплета:
Цыпленок жареный, Цыпленок пареный Пошел по Невскому гулять. Его поймали, Арестовали, Велели паспорт показать. Он паспорт вынул, По морде двинул И приготовился бежать. За ним погоня, Четыре коня И полицейский бегемот. ………… «Паспорта нету, Гони монету. Монеты нету – Расстрелять». ………… Он испугался, Он обосрался И стал «товарищей» просить: «Ах, не стреляйте, Не убивайте, Цыпленок тоже хочет жить!» ………… «Я не советский, Я не кадетский, Меня не трудно раздавить. Ах, не стреляйте, Не убивайте – Цыпленки тоже хочут жить». ………… Он не показывал, А все рассказывал. Его не слушали, Взяли да скушали.Такого страшного голода Россия еще не знала. В те годы родилась поговорка: «В белом Петрограде ночи белые, люди бедные, тени их бледные». Что же до героизации революции, то из петербургского городского фольклора она исчезла почти сразу. Сохранился рассказ о том, как однажды поздней осенью 1917 года два великих поэта – Александр Блок и Владимир Маяковский – гуляли по Петрограду. Остановились у костра. «Хорошо», – сказал Маяковский. «Хорошо, – ответил Блок, – но у меня сожгли библиотеку». Героизация революции становилась уделом официального искусства, ее тяжким бременем и дьявольским проклятием.