Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 14. Часть 19. Смена ритма
Шрифт:
Пока вспоминала эти детали, с горечью для себя обнаружила, что вся моя корейская библиотека, собранная годами, распылилась. Я даже не знаю толком, где мои собственные книжки. От Жени сейчас узнала, что часть здесь, в Красновидово, другая – у Жени в кабинете на работе, в ДА. Придется все снова собирать – это расплата за мое вынужденное превращение в часть кухонной утвари, вынужденную переквалификацию в массу разных профессий – уборщицу, кухарку, прораба по стройкам и ремонтам, специалиста по недвижимости, снабженца, дизайнера, прачку, сотрудницу химчистки, медсестру, пиарщицу для Жени и т. д. Ну что ж, значит так должно было быть, а вот как поступать теперь – это другое дело. Очень переживаю, что не стала матерью, но и здесь в утешение мне слышатся слова папули, сказанные в Боткинской больнице, в 7-м корпусе после случившегося 2-го выкидыша. Папа сказал: «Ты, Наташенька, не страдай, не плачь так. Чем больше я смотрю сейчас на подрастающее поколение, тем страшнее теперь иметь детей…». Видимо, мой папочка многое имел в виду, говоря это.
Первый выкидыш был в Сан-Франциско, когда Женя улетел в Сочи хоронить Петра Игнатьевича. Видимо, потрясение от смерти Петра Игнатьевича дало толчок. Таково было предположение гинеколога в Сан-Франциско, доктора Крайса.
Уже позже я ходила к другому гинекологу в Сан-Франциско, который мне сказал, что у Жени несколько вялая в передвижении (как я поняла) сперма. Поэтому беременность возможна, но не факт, что она произойдет. Я об этом Жене не сказала, чтобы не расстраивать. Более того, Женя очень далек от медицины, мог это неправильно понять, а отсюда мог развиться комплекс (так мне казалось).
Кстати, об этом визите к врачу и о его заключении я никому никогда не говорила. Впервые сказала на майские праздники в Красновидово в 2006 г. Вике, а тогда сказала только маме, она и перестала медицину подключать.
Вероятно, я должна была об этом сказать и Жене, и Анне Зиновьевне, но не хотелось никого огорчать. Вот так, мечтая о рае для всех, я превратила (если утрированно) свою жизнь в ад. Типичная ситуация «пытаться стать святее Папы Римского».
Я, кажется, очень отступила от основного своего изложения о первых шагах на работе в Институте народов Азии АН СССР, в отделе Кореи, Монголии и Вьетнама.
Для того, чтобы написать статью Лукинского, я несколько месяцев параллельно с выполнением других обязанностей в отделе исправно работала в архиве Министерства культуры СССР, что по-своему было интересно. Атмосфера старинного особняка, даже его дизайн и архитектура. Очень милый смешной человечек Толя Педин был прикреплен ко мне в качестве куратора. Относительно без проблем – походы в Большой театр на самые аншлаговые спектакли (билеты организовывал Т. Педин и довольно часто меня приглашал, даже его коллеги подхихикивали, что Толя пытается ухаживать за мной).
Я, как всегда, ни на что не обращала внимания, в Большой пару раз сходила, а дальше у меня просто не было времени. Собирая материалы, помню, что постоянно находилась в каком-то оцепенении от страха, что написать требуемый очерк не смогу. Тем не менее написала, кто-то из коллег по отделу (Т.С. Яскина, Ф.И. Куликова) подправили, подредактировали. Слава Богу, получилось. Впоследствии через несколько лет я использовала эти материалы для очерка на тему «Культура в КНДР – культурные связи СССР с КНДР» для коллективной монографии «Современная Корея» (М.: Наука, 1971. С. 274–276).
До сих пор не могу понять, как я описывала впечатления Лукинского о виденном в КНДР, особенно с учетом того факта, что не только Лукинский, но и сама ни я разу не были в КНДР (почему – об этом позже).
Еще раз хочу вспомнить рабочего Антонова. Мои впечатления о работе и общении с этим милым и добрым человеком были более скудными. Главное помню: выиграв в «политической рулетке» СССР роль выдвиженца из рабочих, что называется, прямо от станка, и оказавшись на невероятной для себя высоте тогдашнего политического Олимпа со всеми вытекающими «благами» и «привилегиями» (в частности, переселение в большую, прекрасную квартиру в новом престижном доме в центре Москвы, что уже было немыслимым для обычного рабочего), Антонов постоянно в беседах скатывался на эту тему, не мог поверить, что все происходило наяву.
Как-то прихожу к нему работать над статьей о визите в КНДР. Он, будучи всегда приветливым, гостеприимным, в хорошем тонусе, вдруг показался мне каким-то испуганным, усталым, разбитым. Причина оказалась простой, очень грустной и смешной одновременно: ночью ему приснился сон, что все то, что он получил от властей, у него отнимают…
«Наташа, – сказал он мне, – я, честно говоря, не знаю, когда я сплю, а когда бодрствую. Ибо вся обрушившаяся на меня сказка из обоймы привилегий и благ – это не может быть правдой, это может быть только сном. В то же время я все это могу потрогать, всем этим пользуюсь и так боюсь, что в одночасье оно (это номенклатурное благосостояние) исчезнет и я останусь вновь у разбитого корыта, влача, как и все мои коллеги, прежнюю, почти нищенскую жизнь!»
Мне стало его очень жаль, несмотря на то что сама я возвращалась из роскошной квартиры Антонова в нашу нищенскую комнату в общей квартире, в которой мы жили на «птичьих» правах.
«Собрав» у Антонова его воспоминания о поездке в КНДР вплоть до крохотного дневничка – записей впечатлений, – я остановилась. Что-то пыталась набросать своей неопытной, полустуденческой рукой, однако ничего толкового не получалось по многим причинам. Тогда ко мне на помощь пришли мои коллеги, опытные корееведы, профессионалы. Статья в сборнике в итоге была опубликована.
Так проходила моя служебная – научно-техническая деятельность. Постепенно «вписываясь» в коллектив отдела, я вернулась к своей основной теме исследований по КНДР – советско-северокорейские экономические связи и их роль в построении социализма в КНДР.
Наступил 1970 год, и мне удалось «прикрепиться» к аспирантуре института, сохраняя все прежние обязанности по работе в отделе. А в 1972 году с помощью Г.И. Морозова (ученого-правоведа, первого мужа С. Алилуевой) – друга моих родителей – и Г.Ф. Кима (зав. отделом социалистических стран Азии), также хорошего знакомого моего папы, я была допущена к экзаменам в очную аспирантуру. Здесь было уже легче, так как экзамены любой сложности никогда не были для меня особой проблемой. Только усиленная подготовка, к этому мне не нужно было привыкать.
Полтора года моей жизни в Москве без Жени казались вечностью. Так много нового происходило в моей жизни. Все или почти все описывала в письмах к Жене. Все время (свободное) проводила с родителями или друзьями – Наташей и Володей Абакумовыми, Ольгой и Валей Моисеевыми, Юлей и др.
Все экзамены сдала на отлично, правда, пришлось потрудиться, особенно над эссе по философии. Интересно, что экзамены в аспирантуру мы в те годы сдавали не у себя на работе. В отделе я сдавала только специальность. Философию – в Институте философии АН СССР (находился недалеко от Музея изобразительных искусств им. Пушкина), английский язык – тоже в каком-то институте системы АН, кажется, на ул. Дм. Ульянова. Иными словами, все приходилось начинать как бы с нуля, отвечать совершенно незнакомым преподавателям.