Михаил Кузмин
Шрифт:
Петербургские гафизиты [*]
В сфере современных литературоведческих и историко-культурных штудий, посвященных началу XX века, особое место должно занимать изучение различного рода обществ и кружков, позволяющее проанализировать не только частные устремления отдельных деятелей искусства, но и некоторые жизнестроительные тенденции, особо важные для символизма. При этом внимание следует уделять не только тем объединениям, которые обладали разветвленной системой представлений о мире, собственной кружковой символикой и т. п. [96] , но и тем, которые были гораздо более замкнуты, далеко не полностью реализовывали свои творческие потенциалы и даже — как предельный вариант — существовали лишь теоретически, в проекте, но не воплощались в жизнь, подобно мимолетному замыслу Зинаиды Гиппиус, о котором она сообщала в письме к А. Л. Волынскому 20 августа 1891 года:
*
Впервые, под заглавием «Эпизод из петербургской культурной жизни 1906–1907 гг.» — Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 813. Блоковский сборник, VIII. Тарту, 1988. Дополнение: Отголоски века Просвещения в русской культурной жизни эпохи революции 1905 года: Тез. докл. научной конференции «Великая французская революция и пути русского освободительного движения» 15–17 декабря 1989 г. Тарту, 1989. Вся статья в практически полностью переработанном виде — Серебряный век в России: Избранные страницы. М., 1993. Печатается с некоторыми дополнениями и исправлениями.
96
Блестящий образец исследования кружка такого рода см.: Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов» // Миф — фольклор — литература. Л., 1973. Ср. также английский вариант этой работы с некоторыми
«Если бы действительно можно было жить не злобствуя, не браня, не вредя друг другу, если бы можно было составить хоть небольшой кружок серьезно работающих и серьезно думающих людей, хороших товарищей, и доверять им бесконечно, не боясь, что они вдруг отвернутся от тебя из-за вздора, из-за какой-нибудь сплетни! Я такая пессимистка, что не верю в возможность этого в Петербурге, да еще в литературе. Есть вы, есть я, есть отдельные личности — но нет союза, нету кружка» [97] .
97
Письма З. H. Гиппиус к А. Л. Волынскому / Публ. А. Л. Евстигнеевой и Н. И. Пушкаревой // Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1991]. Т. 12. С. 283 (Репринтное воспроизведение — М.; СПб., 1993).
В нашей работе речь пойдет об одном из литературных кружков, практически не привлекавших до сих пор внимания исследователей, — дружеском обществе «друзей Гафиза», объединившем в ближайшем общении с Вяч. Ивановым нескольких людей, немаловажных для истории русской культуры того времени, и позволившем говорить о неких общих устремлениях, в той или иной степени отразившихся в творчестве и идейной эволюции этих художников.
До сих пор в печати о деятельности этого общества рассказывалось не часто и не слишком подробно: при публикации письма К. А. Сомова к М. А. Кузмину от 10 августа 1906 года [98] , дневников В. И. Иванова [99] и М. А. Кузмина [100] , а также стихотворения М. А. Кузмина «Друзьям Гафиза» [101] . Затронута тема «Гафиза» в монографии П. Дэвидсон [102] . Остальной материал, использованный нами при разысканиях, почерпнут из переписки и произведений членов кружка, а также из немногих обнаруженных упоминаний о его деятельности в материалах других писателей-символистов.
98
Константин Андреевич Сомов: Мир художника. Письма. Дневники. Воспоминания современников. М., 1979. С. 95 и коммент.
99
Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. II. Оригинал хранится: РГБ. Ф. 109. Карт. 1. Ед. хр. 19. Цитаты всюду сверены с ним и неточности устранены без оговорок.
100
Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1986. Bd. 17. Публ. Ж. Шерона.
101
Кузмин М. Собрание стихотворений: В 3 т. M"unchen, 1977. Т. III. Некоторые сведения имеются также в предисловии Дж. Малмстада к этому тому.
102
Davidson P. The Poetic Imagination of Vyacheslav Ivanov. Cambridge e.a., [1989]. P. 112–120. Следует также отметить совсем недавнюю статью, использующую и материал нашей работы: Shishkin Andrei. Le banquet platonicien et soufi `a la «tour» p'etersbourgeoise: Berdjaev et Vjaceslav Ivanov // Cahiers du Monde russe. 1994. Т. XXXV, № 1–2. P. 15–80.
Предыстория «Гафиза» (в дальнейшем всюду сохраняется транскрипция имени поэта, принятая в начале века и особенно в кругу общения «гафизитов») относится к концу марта 1906 года. В большом письме Л. Д. Зиновьевой-Аннибал к М. М. Замятниной, начатом, очевидно, 10 марта и продолженном 26 марта (оно датировано: «Воскресенье 10 утра»), рассказывается об импровизированном собрании, происходившем, по всей видимости, накануне:
«К вечеру пришел Гюнтер, стали обедать чем Бог послал моментально. Потом вдруг Юля, потом Бердяевы с цветами hortensia и вазочка: подражание древней с фиалками, нарциссами, гиацинтами и еще дивным глицинием, кажется, а Бердяев хотел „декадентке“ (мне сплетничала Лидия Юд<ифовна>, что они даже поссорились в магазинах) — принести черный ирис. И здесь началось что-то неожиданное. Да, явилась на часок Чулкова с чудным сладким пирогом. Между цветами двигались эти три красавицы. Чулкова — брюнетка еврейского типа, но с большой нежностью, Бердяева — античная маска с саркофага, и Юля, сам Берд<яев> — красавец, кудрявый брюнет с алмазами — горящими талантом и мыслью глазами. Гюнтер красавец „schlanke Flamme’s“, как его называет В<ячесла>в по заглавию его первого сборника „Schlanke Flammen“. Затем старики: В<ячесла>в и я. Тоже интересны: тому порука вкус Сомова. Мой красный хитон с оранжевой шалью очень был хорош и вдохновил всех на маскарад. Лид<ия> Юд<ифовна> общипала от обилия цветов, украсили женщин и мущин. Бердяева одели греческими складками в оранжевую кашемировую ткань, повязали оранжевую bandelette через лоб и розы в волосы.
Вячеславу одевали папоротник на голову. Юлю причесали ch^atelaine, уничтожив гнусную римскую репу, и она преобразилась от своего удручительного безвкусия. Л<идия> Юд<ифовна> повязала греч<ескую> банделетку красную через лоб и устроила трагическую прическу, укуталась в старую, моей матери, персидскую шаль, увы, другой не было. Стали пить вино и шутить, потом стали говорить горячо о красоте и ее счастии, что нужно спасти ее для жизни, и вспоминали слова Горького, „что мало мы ценим себя и что мы правительство России“, и слова Гюнтера, что самые тонкие и передовые люди Европы вот здесь, вот — мы, ибо Запад еще декадентствует в своих вершинах, а мы уже перевалили. [Вяч<есла>в] написал Гюнтеру в его альбом стихотворение к нему: „На востоке Люцифер, Веспер на закате“ <…> Решено было, раз мы „правительство“ и „первые люди“, с осени начать „преображать“ костюмы и нравы, устроив ядро истинной красоты при помощи наших художников. Сомов, бывший очень робким и несколько исключительным в своих идеалах 18-го века, теперь совершенно соблазнен моими хитонами и нашими жаркими проповедями» [103] .
103
РГБ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 17. Л. 24–26 об.
Этот отрывок нуждается в некоторых комментариях. Иоганнес фон Гюнтер (1886–1973) — немецкий поэт и переводчик русской литературы. В 1906 году он впервые приехал в Петербург и познакомился с Ивановым. Иванов написал ряд стихотворений, к нему обращенных, но как раз об упоминаемом в письме Гюнтер сообщает: «Его русский оригинал погиб, сохранился лишь мой перевод. Я помню лишь две первые строчки Иванова: „На Востоке Люцифер, Веспер на закате“» [104] . Его книга стихов «Тонкое пламя», о которой говорится в письме, в свет не вышла. Юля — знакомая Ивановых Ю. А. Беляевская. Лидия Юдифовна Бердяева (урожд. Рапп, 1889–1945) — жена Н. А. Бердяева, Надежда Григорьевна Чулкова (1874–1961) — жена писателя Г. И. Чулкова. Особого комментария требует упоминаемая Зиновьевой-Аннибал фраза Горького. 3 января Горький был у Вяч. Иванова, и тот описал этот визит по горячим следам в письме к М. М. Замятниной от 4 января:
104
Guenther Johannes von. Eun Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und M"unchen: Erinnerungen. M"unchen, [1969]. S. 125. Цит. по переводу К. М. Азадовского // Наше наследие. 1990. № 6. С. 61.
«Вчера был — не знаю уже, плодотворный ли по практическим последствиям — но во всяком случае чрезвычайно характерный, знаменательный день в жизни нашего литературного мира. Максим Горький явился милым и кротким агнцем, говорил мне много о необходимости слияния лит<ературных> фракций, о том, что мы, художники, все в России, etc. Потом началось заседание под председат<ельством> Мейерхольда. Говорил сначала я — около часа — о действе, потом Чулков (о мистич<еском> анархизме и новом театре), потом Мейерхольд — о том, что мои идеи составляют основу театра „Факелов“, и о том, как приближаться к его осуществлению. Потом Горький — о том, что в России только и есть, что искусство, что мы здесь „самые интересные“ люди в России, что мы здесь — ее „правительство“, что мы слишком скромны, слишком преуменьшаем свое значение (!), что мы должны властно господствовать, что театр наш должен быть осуществлен в громадном масштабе — в Петерб<урге>, в Москве, везде одновремен<но> — etc. Потом я в ответ, Чулков, Мейерхольд, Андреева, Лвдия, Габрилович, я снова — о мистике. Заседание продолжалось от 2 1/2 до 5 1/2 и должно быть возобновлено» [105] .
105
РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 33. Л. 33–33 об. Это письмо ускользнуло от внимания автора новейшей статьи об отношениях Горького и Иванова (см.: Корецкая И. В. Горький и Вяч. Иванов // Горький и его эпоха: Исследования и материалы. М., 1989. Вып. 1).
Вторым центром, вокруг которого формировалось будущее ядро «Гафиза», стало дружеское общение К. А. Сомова, В. Ф. Нувеля и М. А. Кузмина, которое временами соприкасалось с ивановскими «средами» [106] . Еще в начале апреля оно было отчетливо отделено от замысла «Гафиза» [107] , но через Нувеля Кузмин постепенно втягивался в круг мыслей об этом предприятии. Уже 12 апреля он записывает в дневнике: «Под большим секретом сообщил (Нувель. — Н.Б.), что Вяч. Иванов собирается устраивать Hafiz-Schenke, но дело первое за самими Schenken, причем совершенно серьезно соображают, что у них должно быть обнажено, кроме ног. Это как-то смешно». И через день, 14 апреля: «Пришел Нувель; во вторник днем пойдем к В. Иванову, где будет только Сомов, чтобы во время сеансов я читал свои вещи. На Hafiz-Schenke предпола<гают> пригл<асить> Ив<ановы> Нув<еля>, Сомова, Городецкого, меня и Бердяева. Надеются на мою помощь и советы. Должны ли быть Schenken сознательными?» 18 апреля Сомов, Нувель и Кузмин были у Ивановых; 24-го Кузмин узнает от Нувеля, что «Hafiz-Schenke предполагается в субботу, гостей 8 чел<овек>, но, к сожалению, с дамами и без Schenken» [108] .
106
См., напр., запись в дневнике Кузмина от 18 января 1906 г. // Литературное наследство. М., 1981. Т. 92, кн. 2. С. 151. С этим общением были параллельны давние дружеские отношения между Нувелем, Сомовым, А. Н. Бенуа и Л. С. Бакстом. О стиле, присутствовавшем в этом кружке, отличное представление дает начало одного письма Бакста к Нувелю: «Старая, обвислая жопа, здравствуй…» (Письмо от 29 июля 1907 // РГАЛИ. Ф. 781. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 15).
107
В письме от 3 апреля к Замятниной Зиновьева-Аннибал презрительно писала: «…имя Александра Блока <…> оценено ниже какого-то черносотенного поэтишки Кузмина» (Литературное наследство. М., 1982. Т. 92, кн. 3. С. 243).
108
Указанная в примеч. 5 (в файле — примечание № 100. — верст.) публикация основана на машинописной копии, хранящейся в РНБ, поэтому здесь, как в прочих случаях, цитируем по подготовленному к печати тексту, основанному на оригиналах РГАЛИ.
Во время «среды» в ночь с 25 на 26 апреля создание «Гафиза» было решено, по всей видимости, окончательно. Во всяком случае, только при описании этого вечера Зиновьева-Аннибал сообщила о вечерях Гафиза как о вполне реальном предприятии в письме к М. М. Замятниной: «Поставил Вячеслав вопрос, к какой красоте мы идем: к красоте ли трагизма больших чувств и катастроф, или к холодной мудрости и изящному эпикуреизму. Это то, что все это время занимает меня как проблема душевная и художественная. Много виноваты в столь острой ее постановке во мне — Сомов, Нувель и их друг, поразительный александриец, поэт и романист Кузьмин [109] — явление совсем необыкновенно<е>, с тихим ядом изысканных недосказанностей, приготовляющий новое будущее жизни, искусству и всей эротической психике человечества. Есть у нас заговор, о котором никому не говори: устроить персидский, Гафисский (так! — Н.Б.) кабачок: очень интимный, очень смелый, в костюмах, на коврах, философский, художественный и эротический. На будущей неделе будет первый опыт. Пригласили мы, основатели, т. е. Вяч<еслав>, Сомов, я и Нувель, еще Кузмина, Городецкого и, увы, Бердяевых (боюсь, что эти не подходят, потому что в них нет ни тишины, ни истинного эстетизма)» [110] . Датировка подтверждается и записью Кузмина в дневнике от 26 апреля: «Вяч<еслав> Ив<анович> говорил очень интересно и верно об эпохах органических и критических, трагизме и jardin d’Epicure, мне было неловко, что он вдруг заметил: „Вот прямо против меня талантливый поэт, автор „Алекс<андрийских> песень“, сам Александриец в душе“. Говорил Аничков, ожесточенно, глупо и смешно, ругал почти в глаза все общество, которое гомерически хохотало и хлопало в ладоши, говорил, что эстетизм — мещанство, громил неотомщенную неверность жен, разврат, который конец всего, только не его речи. Пошли на крышу, рассветало, чудный вид, будто Вавилон. Городецкий читал стихи „Монастырская весна“ — очаровательно, другие мне несколько меньше понравились. Внизу, продолжив несколько прения, читали опять стихи, и я прочитал „Солнце“ и „Кружитесь“. „Сомов“ — Иванов<а> превосходен. Я слышал, как Сомов говорил какой-то даме, что нужно жить так, будто завтра нам предстоит смерть, будто из моего романа, т<о> е<сть> вообще мысль, за которую я всецело стою. Возвращался при розовых редких облаках на бледно-голубом, будто выцветший фарфор, небе. Hafiz-Schenken м<ожет> б<ыть> во вторник».
109
В письмах Зиновьевой-Аннибал фамилия Кузмина всюду пишется именно так. Далее написание исправляется без оговорок.
110
РГБ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 18. Л. 14–15.
Первое собрание действительно состоялось во вторник 2 мая 1906 года [111] и наиболее подробно описано в дневнике Кузмина за это число:
«Иванов был уже одет, Сомов одевал других, он врожденный костюмер. Пожалуй, всех декоративней был Бердяев в виде Соломона. Я не ожидал того чувства начинания, которое пронеслось в молчании, когда Иванов сказал: „Incipit Hafiz“. И платья, и цветы, и сиденье на полу, и полукруглое окно в глубине, и свечи снизу, все располагало к какой-то свободе слова, жестов, чувств. Как платье, непривычное имя, „ты“ меняют отношения. Городецкого не было, и сначала разливал Сомов, но потом стали все своими средствами доставать вино. И беседа, и все казалось особенным, и к лучшему особенным. Я был крайне польщен, что Л<идия> Дм<итриевна> меня назвала Антиноем. Я крайне наслаждался, но печально, что не будет Schenken и что предполаг<ается> серия дам. По-моему, Schenken могли бы быть несознательные и даже наемные, с ними даже ловчее чувствовалось бы, чем, напр<имер>, с тем же Городецким в качестве кравчего. Мои стихи толковались, как какая-нибудь cancon’a Cavalcanti. Утро было сероватое, когда мы разошлись».
111
Именно к нему относится открытка Нувеля к Кузмину от 28 апреля: «Только что получил известие от Сомова, с просьбою Вам его передать, что Hafiz-Schenke у Ивановых откладывается с субботы на ближайший вторник». Переписка Кузмина и Нувеля опубликована в нашей книге и цитируется по ней, без указания страниц.
Как видим, с одной стороны, собрания сразу начали напоминать тот «протогафиз», который состоялся в марте. Однако довольно скоро стало очевидным, что как темы для обсуждений, так и сама обстановка, сам воздух встреч приобретают характер гораздо более своеобразный. Но прежде, чем перейти к анализу тем гафизического общения, имеет смысл попытаться восстановить его внешнюю сторону.
Всего, насколько нам известно, собрания посещало десять человек: Иванов с женой, Бердяев с женой, Кузмин, Сомов, Бакст, Нувель, Городецкий и начинающий прозаик Сергей Ауслендер. Каждый из них получил имя, под которым в дальнейшем и фигурировал в этом кругу общения. Иванов именовался Эль-Руми или Гиперион, Зиновьева-Аннибал — Диотима, Бердяев — Соломон, Кузмин — Антиной или Харикл, Сомов — Аладин, Нувель — Петроний, Корсар или Renouveau, Бакст — Апеллес, Городецкий — Зэйн или Гермес, Ауслендер — Ганимед [112] . Этот круг участников изображен в стихотворении Иванова «Друзьям Гафиза» с подзаголовком: «Вечеря вторая. 8 мая 1906 г. в Петробагдаде. Встреча гостей»:
112
В комментариях к «Собранию стихотворений» Кузмина «Апеллес» расшифрован как псевдоним Сомова. Это явное недоразумение, основанное, очевидно, на том, что в фонде Сомова в РГАЛИ сохранилась записка Кузмина с просьбой о займе с обращением «Апеллес» (РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 44). Однако из писем Бакста к Сомову становится очевидным, что записка была первоначально послана Баксту, а он только переадресовал ее Сомову. В комментариях О. А. Дешарт ко второму тому «Собрания сочинений» Иванова в качестве «гафизита» назван И. фон Гюнтер под именем Ганимеда. На самом же деле Гюнтер в собраниях не участвовал, так как уже в начале мая уехал из Петербурга. Он сам засвидетельствовал, что с Кузминым — непременным участником собраний — познакомился лишь в 1908 г. (см.: Guenther Johannes von. Op. cit. S. 140, 204). Владелец прозвища «Ганимед» устанавливается на основании письма Иванова к Кузмину в Васильсурск от 24 июня 1906 г., где он просит: «Передайте мой привет милому Ганимеду» (Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1986. Bd. 17. S. 438 / Публ. Ж. Шерона). Единственным человеком, к которому эта просьба могла относиться, был Ауслендер, гостивший в это время в Васильсурске. Имя «Гермес» применительно к Городецкому употреблено Ивановым в дневнике: «Загадочное письмо Гермеса-Зэйна о таинственных и нежных причинах, его задержавших» (РГБ. Ф. 109. Карг. 1. Ед. хр. 19. Л. 19; в опубликованном тексте неверное прочтение «Гершен-Зейна» и соответственный комментарий к имени М. О. Гершензона). Еще один вариант прозвища Городецкого, восходящий к стихотворению Иванова, называет Нувель в письме к Кузмину: «„Перун“ мне мало нравится. Зато очень хороши его стихи в „Цветнике <Ор>“. Не знаете ли, где теперь сам Китоврас?».