Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
В перерыве Михаил Александрович сказал со вздохом: «Грустно это все. Почему это, Вася, не поют они сегодня твоих любимых?» Он имел в виду песни «Летят гуси, летят утки…» и «Ходит парень по деревне возле дома моего…». И когда после спектакля вернулись мы в «Националь», за ужином Михаил Александрович попросил Кудашева: «А ну, Васятка, затяни свои любимые, которые не спели там». Но у Кудашева голос был скверный и ничего не вышло. «Нет, Мишуля, – сказал он, – уж лучше давай твои «Ой, мороз, мороз…» и «Конь боевой». Михаил Александрович не стал отказываться. Пел он тонким, но сильным голосом и довольно правильно, однако Кудашев нет-нет да и подпевал ему, приговаривая: «Вот видишь, не можешь ты без меня спеть свои любимые».
Михаил
В 1937 году Шолоховы пригласили нас в гости в Вешенскую. Это было в августе. По дороге на Дон мы заехали в г. Козлов к научному сотруднику Мичуринского питомника Бахареву. С тех пор как Кудашев написал очерк «Юг на Севере», он иногда наведывался в питомник, знакомился с тем, как идет выведение новых сортов и гибридов плодов. Узнав, что мы едем к Шолохову, сотрудники питомника нагрузили большую корзину редкими фруктами и ягодами в подарок писателю. При этом поставили условие – посадить все косточки и семечки от этих плодов.
Рано утром приехали мы в г. Миллерово, позвонили домой Михаилу Александровичу. Он нам сообщил, что шофер его на уборочной и придется нам остановиться на денек в Миллерово в том доме, где и он обычно останавливается, когда выезжает в Москву. Пришлось так и поступить.
Днем мы бродили по городу и не пожалели, что задержались в нем. На каждом углу попадались нам «вареничные», мы почти в каждую заглядывали, и, удивительно, всюду вареники разные – с вишнями, творогом, ежевикой, черникой, картошкой, клубникой и т. д.
На другой день за нами пришла машина, и мы покатили по степной профилированной дороге. Автобусы тогда между Миллерово и Вешенской не ходили. Да и как им ходить было, если в ненастье «профиль» превращался в сплошную хлябь. Шолохов не раз жаловался, что из-за бездорожья он порой просто не может выбраться из станицы, даже при крайней необходимости.
Узнав, что мы едем в Вешенскую, к нам попросились в попутчицы женщины. Они рассказывали, что Шолохов никогда никому не отказывает на просьбу подвезти. Женщины оказались казачками. Я впервые была на Дону и с интересом расспрашивала их об их жизни, о названиях встречных станиц. Хотелось поскорее увидеть настоящего казака. Вот едет на лошади мужчина, я с любопытством всматриваюсь в него, но мои попутчицы говорят, да разве же это казак, смотрите какая у него осанка, сидит в седле, словно напуган чем-то. Или вон та женщина, она тоже не казачка, по походке видно. Вот проедем, мол, эти слободы, тогда увидите казаков, а это все хохлы. Мне невольно вспомнилась сцена из «Тихого Дона», когда в очереди на мельницу казаки начали бить хохлов: «Как он смел залезть наперед!» Или слова о том, что при встрече на дороге казак ни за что не свернет, а заставит свернуть хохла, ведь он «на казачьей земле живет». Как видно, предрассудки оказались очень живучими.
Ехали мы часа три с половиной, а может, и больше. И вот наконец он – батюшка тихий Дон, величавый и спокойный. Пока с той стороны возвращался паром, я любовалась рекой, окрестностями, красивой излучиной, островком посредине водной глади.
Подошел паром. Ожидающих было много. Вереница телег и машин. Узнав автомобиль Шолохова, нас пропустили вперед. Паромщик сказал, что там, на том берегу, нас уже ждет Михаил Александрович. Мы разглядели его маленькую, коренастую фигурку. Несколько минут – и мы съезжаем на песчаный берег, к нам в машину садится, приветствуя нас, Михаил Александрович. Небольшой подъем по песочку, проезд по улице – и вскоре нам открывают ворота в шолоховский двор. Перед нами голубой дом с небольшим мезонином в две комнаты.
Кабинет, который находился в мезонине, уже был занят критиком Юрием Борисовичем Лукиным и его женой Марьяной, так что мы расположились в проходной комнате рядом с кабинетом.
Присутствие гостей, конечно, нарушило привычную жизнь в шолоховском доме. В ее распорядок вторглись различные поездки по донским местам, общие застолья и беседы.
Хорошо запомнилась рыбалка на Хопре с ночевкой.
Сборы на нее начались с раннего утра. Носили и укладывали в баркас, который то ли принадлежал Шолохову, то ли был им у кого-то арендован, сети, сачки и другие различные снасти, а также продукты, теплую одежду, ведь ночами уже было прохладно, и другие вещи. Руководил сборами, а потом и всей поездкой опытный рыбак средних лет, которого все называли странным для меня именем – Чекиль. Может быть, это прозвище такое. Василий Михайлович потом хотел даже написать рассказ «Чекиль», но так и не написал. Начало рукописи хранится в его архиве.
Состав нашей рыбачьей «артели» был такой: Михаил Александрович с Марией Петровной и дочерью Светланой, Лукин с женой, я с Василием Михайловичем и Чекиль.
Как это чудесно – плыть в баркасе по действительно тихому Дону, смотреть и смотреть на берега с появляющимися на них станицами и хуторами, редкими слева и частыми, порой сплошными справа, и гадать, какой из этих уголков описал в своих романах Шолохов! Некоторым казалось, что они узнали то или иное место, спрашивали у Михаила Александровича, так ли это, а он в ответ только улыбался.
Мы увлеклись созерцанием берегов и наскочили на мель. Мужчины тут же стали прыгать в воду и толкать наше судно, только Юрий Борисович, или, как его все звали, Юрбор, замешкался, расшнуровывая ботинки, а когда справился с ними, то помощь его уже не нужна была. Но Марьяна все равно заставила его окунуться. Всю дальнейшую дорогу над Юрбором подшучивали, припоминая ему постоянные его опаздывания к завтракам и обедам из-за медлительности, а также долгого прихорашивания у зеркала.
Мне показалось, что плыли мы по Дону долго, но вот вошли в устье Хопра. Он не менее красив, чем Дон, берега плоские, зеленые. Чекиль причалил не сразу, он некоторое время выбирал такое место, где и дно, и характер течения реки были бы любимыми стерлядью. Ведь целью нашей была тройная донская уха, а для нее необходимы стерлядь, сазан и белорыбица.
Причалили, потом выбрали место для ночлега, а тем временем и завечерело. Мужчины на реке ставили снасти на стерлядь, а женщины и Юрий Борисович занялись сбором хвороста для костра, который был необходим не только для приготовления еды, но и чтобы дымом отпугивать комаров. Никакой дым, в общем-то, нам, горожанам, не помог. Юрий Борисович, так тот вовсе не спал, всю ночь сидел с веточкой в руке и махал, махал – оберегал жену от комариных атак. А мы с Василием Михайловичем забрались в баркас, там хотя и пахло сильно бензином, но почти не было комаров, и мы немного поспали.
Чуть занялась заря, слышим стук в борт баркаса и голос Михаила Александровича: «Всем подъем! За работу!» К берегу в лодке уже плывет Чекиль с двумя стерлядками. Кудашев к нему в лодку и со свойственной ему торопливостью принялся неумело чистить рыбу, а она скользкая, выскочила из рук и с распоротым брюхом бултых в воду. Хорошо, что Чекиль рядом, нырнул раза два и достал со дна. Можно сказать, спас будущую уху. Но нужны были еще сазаны.
Шолохов и Кудашев взяли спиннинги и пошли к реке, а мне велели вооружиться сачком и быть начеку. Вот я и стою между ними, слежу то за одним, то за другим – у кого раньше подцепится рыбина, чтоб подхватить ее сачком. «Эй, сюда!» – кричит Кудашев. У него на крючке крупнющий сазан. Но наши старания были тщетны, подхватить добычу сачком не удалось, сазан сорвался с крючка.