Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

Котляревский Нестор Александрович

Не должно думать, однако, что этот грустный образ мог застраховать поэта навсегда от увлечений.

Иногда достаточно было мимолетной встречи, чтобы сердцем поэта овладело «бесплотное виденье» и заставило его забиться неясным любовным трепетом:

Из-под таинственной холодной полумаскиЗвучал мне голос твой отрадный, как мечта,Светили мне твои пленительные глазки,И улыбалися лукавые уста.Сквозь дымку легкую заметил я невольноИ девственных ланит и шеи белизну.Счастливец! видел я и локон своевольный,Родных кудрей покинувший волну!..И создал я тогда в моем воображеньеПо легким признакам красавицу мою:И с той поры бесплотное виденьеНошу в душе моей, ласкаю и люблю.И всё мне кажется: живые эти речиВ года минувшие слыхал когда-то я;И кто-то шепчет мне, что после этой встречиМы вновь увидимся, как старые друзья.[1841]

Поэт любил такую романтическую дымку над еще не распустившимся чувством. Но он любил вообще чувство любви во всех стадиях его развития.

В виде ли эстетического восторженного созерцания:

Она

поет – и звуки тают,Как поцелуи на устах,Глядит – и небеса играютВ ее божественных глазах;Идет ли – все ее движенья,Иль молвит слово – все чертыТак полны чувства, выраженья,Так полны дивной простоты.[1837]

В виде ли неудержимого порыва нежности:

Слышу ли голос твойЗвонкий и ласковый,Как птичка в клеткеСердце запрыгает;Встречу ль глаза твоиЛазурно-глубокие,Душа им навстречуИз груди просится,И как-то веселоИ хочется плакать,И так на шею быТебе я кинулся.[1837]

Или безумства желания:

Есть речи – значеньеТемно иль ничтожно,Но им без волненьяВнимать невозможно.Как полны их звукиБезумством желанья!В них слезы разлуки,В них трепет свиданья.Не встретит ответаСредь шума мирскогоИз пламя и светаРожденное слово;Но в храме, средь бояИ где я ни буду,Услышав его, яУзнаю повсюду.Не кончив молитвы,На звук тот отвечуИ брошусь из битвыЕму я навстречу.[1840]

Иногда в этих любовных мотивах слышится более тревожная нота и нежные слова начинают отдавать блеском стали.

Любовь пока еще смиряет тревожную душу:

Как небеса твой взор блистаетЭмалью голубой,Как поцелуй, звучит и таетТвой голос молодой;За звук один волшебной речи,За твой единый взгляд,Я рад отдать красавца сечи,Грузинский мой булат;И он порою сладко блещет,Заманчиво звучит,При звуке том душа трепещет,И в сердце кровь кипит.Но жизнью бранной и мятежнойНе тешусь я с тех пор,Как услыхал твой голос нежныйИ встретил милый взор.[1837]

Но ведь она может и закалить ее:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,Товарищ светлый и холодный.Задумчивый грузин на месть тебя ковал,На грозный бой точил черкес свободный.Лилейная рука тебя мне поднеслаВ знак памяти, в минуту расставанья,И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,Но светлая слеза – жемчужина страданья.И черные глаза, остановясь на мне,Исполненны таинственной печали,Как сталь твоя при трепетном огне,То вдруг тускнели – то сверкали.Ты дан мне в спутники, любви залог немой,И страннику в тебе пример не бесполезный:Да, я не изменюсь и буду тверд душой,Как ты, как ты, мой друг железный.[ «Кинжал», 1837]

Может и отточить кинжал для ревности и мести:

Уж за горой дремучеюПогас вечерний луч,Едва струей гремучеюСверкает жаркий ключ;Сады благоуханиемНаполнились живым,Тифлис объят молчанием,В ущельи мгла и дым.………………………………………….Там за твердыней староюНа сумрачной гореПод свежею чинароюЛежу я на ковре.Лежу один и думаю:Ужели не во снеСвиданье в ночь угрюмуюНазначила ты мне?И в этот час таинственный,Но сладкий для любви,Тебя, мой друг единственный,Зовут мечты мои.………………………………………….Я жду. В недоуменииНапрасно бродит взор:Кинжалом в нетерпенииИзрезал я ковер;Я жду с тоской бесплодною,Мне грустно, тяжело…………………………………………….Прочь, прочь, слеза позорная,Кипи, душа моя!Твоя измена чернаяПонятна мне, змея!………………………………………….Возьму винтовку длинную.Пойду я из ворот:Там под скалой пустынноюЕсть узкий поворот.До полдня за могильноюЧасовней подождуИ на дорогу пыльнуюВинтовку наведу.Напрасно грудь колышется!Я лег между камней;Чу! близкий топот слышится…А! это ты, злодей![ «Свиданье», 1841]

Муки ревности были, кажется, хорошо знакомы Лермонтову – настолько хорошо, что он даже на том свете предполагал возможность существованья таких чувств:

Пускай холодною землеюЗасыпан я,О друг! всегда, везде с тобоюДуша моя.Любви безумного томленья,Жилец могил,В стране покоя и забвеньяЯ не забыл.

* * *

Без страха в час последней мукиПокинув свет,Отрады ждал я от разлуки —Разлуки нет!Я видел прелесть бестелесных,И тосковал,Что образ твой в чертах небесныхНе узнавал.

* * *

Что мне сиянье Божьей властиИ рай святой?Я перенес земные страстиТуда с собой.Ласкаю я мечту роднуюВезде одну;Желаю, плачу и ревную,Как встарину.

* * *

Коснется ль чуждое дыханьеТвоих ланит,Душа моя в немом страданьеВся задрожит.Случится ль, шепчешь, засыпая,Ты о другом,Твои слова текут пылая,По мне огнем.

* * *

Ты не должна любить другого,Нет, не должна,Ты мертвецу, святыней слова,Обручена.Увы, твой страх, твои моленья,К чему оне?Ты знаешь, мира и забвеньяНе надо мне![ «Любовь мертвеца», 1840]

И может ли вся испепеляющая сила любовной страсти быть изображена более страстными красками, чем те, которые придают стихотворению «Тамара» такой волшебный оттенок?

В глубокой теснине Дарьяла,Где роется Терек во мгле,Старинная башня стояла,Чернея на черной скале.В той башне высокой и теснойЦарица Тамара жила:Прекрасна как ангел небесный,Как демон коварна и зла.И там сквозь туман полуночиБлистал огонек золотой,Кидался он путнику в очи,Манил он на отдых ночной.И слышался голос Тамары:Он весь был желанье и страсть,В нем были всесильные чары,Была непонятная власть.На голос невидимой периШел воин, купец и пастух;Пред ним отворялися двери,Встречал его мрачный евнух.На мягкой пуховой постели,В парчу и жемчуг убрана,Ждала она гостя. ШипелиПред нею два кубка вина.Сплетались горячие руки,Уста прилипали к устам,И странные, дикие звукиВсю ночь раздавалися там.Как будто в ту башню пустуюСто юношей пылких и женСошлися на свадьбу ночную,На тризну больших похорон.Но только что утра сияньеКидало свой луч по горам,Мгновенно и мрак и молчаньеОпять воцарялися там.Лишь Терек в теснине Дарьяла,Гремя, нарушал тишину;Волна на волну набегала,Волна погоняла волну;И с плачем безгласное телоСпешили они унести;В окне тогда что-то белело,Звучало оттуда: прости.И было так нежно прощанье,Так сладко тот голос звучал,Как будто восторги свиданьяИ ласки любви обещал.[1841]

V

Как видим, из всех этих стихотворений – которые нельзя припоминать, а надо перечитать – Лермонтов был великий мастер любовной песни во всех ее оттенках [29] , – конечно потому, что умел любить… Любил он часто, и глубоко, и мимолетно, и несомненно, что этот порядок чувств был одним из тех, с которыми ужиться было ему всего легче.

Поражает только в его любовных стихотворениях обилие минорных мотивов. Житейский опыт как будто подтверждал те грустные мысли, какие поэт высказывал о любви еще ребенком.

29

Он умел также писать удивительные женские портреты. Портреты графини А. К. Воронцовой-Дашковой и княгини М. А. Щербатовой – уники словесной портретной живописи:

Как мальчик кудрявый резва,Нарядна, как бабочка летом;Значенья пустого словаВ устах ее полны приветом.Ей нравиться долго нельзя:Как цепь ей несносна привычка,Она ускользнет, как змея,Порхнет и умчится, как птичка.Таит молодое челоПо воле – и радость и горе.В глазах – как на небе светло,В душе ее тёмно, как в море!То истиной дышит в ней все,То все в ней притворно и ложно!Понять невозможно ее,Зато не любить невозможно.[ «К портрету графини Воронцовой-Дашковой», 1840]На светские цепи,На блеск упоительный балаЦветущие степиУкрайны она променяла,Но юга родногоНа ней сохранилась приметаСреди ледяного,Среди беспощадного света.Как ночи Украйны,В мерцании звезд незакатных,Исполнены тайныСлова ее уст ароматных,Прозрачны и сини,Как небо тех стран, ее глазки;Как ветер пустыниИ нежат и жгут ее ласки.И зреющей сливыРумянец на щечках пушистыхИ солнца отливыИграют в кудрях золотистых.И следуя строгоПечальной отчизны примеру,В надежду на БогаХранит она детскую веру.Как племя родное,У чуждых опоры не просит,И в гордом покоеНасмешку и зло переносит;От дерзкого взораВ ней страсти не вспыхнут пожаром,Полюбит не скоро,Зато не разлюбит уж даром.[ «М. А. Щербатовой», 1840]