Михаил Зощенко. Беспризорный гений
Шрифт:
Почему мы «Серапионовы братья»
…Мы назвались «Серапионовыми братьями», потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману. У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы. У каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. «У каждого свой барабан», – сказал Никитин на первом нашем собрании. Но ведь и гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту… А споров так много. Шесть «Серапионовых братьев» тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно не согласны друг с другом, и потому мы назвались «Серапионовыми братьями».
В феврале 1921 года, в период величайших регламентаций, регистраций и казарменного упорядочения, когда всем был дан железный и скучный устав, – мы решили собраться
Реализовался ли этот прекрасный порыв? Остались ли они братьями навек? И да, и нет!
Странное название «Серапионовы братья» врезалось всем в память, утвердилось и сыграло огромную роль в истории литературы и судьбе «братьев». Им хотелось выделиться и – сплотиться! Пусть, если и ругают тебя – то лишь те, кому ты доверяешь. Примыкал к ним и Виктор Шкловский, сильный и опытный «литературный боец», что еще больше укрепило позиции «братьев».
Когда Лунца спросили: «Вы с белыми или красными?» Он ответил слегка надменно: «Мы с пустынником Серапионом!!» Они действительно отличались от того советского стандарта, к которому власть хотела бы привести всех писателей. И, конечно, реакция на их появление была острая. Вот отрывок из статьи студента Зиновьевского университета Ф. Левина в журнале «Литературный еженедельник» (1923): «На эстраде – Слонимский. Прилизанный молодой человек – картинка из журнала мужских мод… А вот и Зощенко – с лицом заматерелого провинциального комика…»
В 1924 году Яков Браун приголубил Вениамина Каверина, будущего знаменитого писателя, советского классика, статьей «Ушей не спрятать»: «Вся жизнь для него – шарлатанство!» Один из разделов этой статьи – про Константина Федина, будущего советского классика и литературного начальника, которого в конце жизни прозвали «комиссар собственной безопасности», а тогда раздел о нем назывался: «Про радость от узорчатых подтяжек». Шлифовали их рьяно! И реагировали они по-разному. Они и были разные.
Известна даже история дуэли Зощенко и Каверина – Каверин непочтительно отозвался о двух юных красавицах, приглашенных Зощенко на занятия в Студию… К счастью, до смертоубийства не дошло – а то, глядишь, одного классика мы потеряли бы. А то и все могли бы перестреляться: язвительный Зощенко, проводя свою «инвентаризацию современной литературы», не пожалел своих товарищей по цеху, написав пародии на Шкловского и Вс. Иванова. Вот – высмеивает броскую, резкую, но не всегда ясную и убедительную манеру Шкловского:
«…Я верблюдов люблю. Я знаю, как они сделаны.
Теперь о Всеволоде Иванове и Зощенко. Да, кстати о балете.
Балет нельзя снять кинематографом. Движения неделимы. В балете движения настолько быстры и неожиданны, что съемщиков просто тошнит а аппарат пропускает ряд движений.
В обычной же драме пропущенные жесты мы дополняем сами, как нечто привычное.
Итак, движение быстрее 1/7 секунды неделимо.
Это грустно.
Впрочем, мне все равно. Я человек талантливый…»
А вот от Зощенко достается другому талантливому «серапиону» – Всеволоду Иванову, увлекающемуся тогда «нутряным», псевдонародным стилем:
«…Прохожий снял с плеча берданку и выстрелил в воздух. С умным гулом покатилось по лесам и степям, пригнулись травы еще ниже к земле, и из-за деревьев испуганно вышла луна.
– Это я в Бога, – просто сказал прохожий и матерно улыбнулся. Запахло кружевными травами сладостно и тягуче».
Друзья вроде не обижались. Любое «своеобразие стиля» нарушало привычный строй речи, легко превращалось в пародию. И гениальнее всех защитился от пародий Зощенко – писал собственные рассказы уже как пародию. Писал так, что более острой пародии на нынешнюю жизнь и литературу уже и быть не могло. Речь его настолько смешна, что высмеять его вряд ли кому было под силу.
Каждый «серапион» «рыл свою траншею», но главный враг пока был у них общий. В сатирической стенгазете, которую выпускали они, в отделе «Героическое прошлое» был изображен некий дикарь, замахнувшийся огромным камнем. На камне была надпись – «На посту». Имелся в виду самый преданный власти журнал «На литературном посту».
В мае 1924 года Слонимский, Зощенко, Каверин, Полонская, Никитин, Вс. Иванов подписали письмо в ЦК РКП(б) «Мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как «На литературном посту», и их критика, выдаваемая притом ими за мнение РКП(б) в целом, подходит к нашей работе заведомо предвзято и неверно».
Главным учителем «серапионов» был Евгений Замятин, один из преподавателей Студии. Великий роман Замятина «Мы» надолго был запрещен и забыт, вернулся к читателю только в 1960-е годы, и мы, содрогаясь, прочли эту страшную антиутопию – о том, что могло случиться с нашей страной и почти что уже случилось. Замятин – в те времена, когда вокруг него сплотились «серапионы», был писатель уже успешный, видный. Джентльмен, прекрасно владеющий английским, он стоял в литературе тех лет особняком и, наверное, хотел создать себе, как сейчас говорят, «фокусную группу», компанию талантливых последователей. В группу вошли только самые яркие, самые талантливые, самые дерзкие из студийцев.
Бдительный советский литературовед Л. Плоткин в своей убойной статье «Проповедник безыдейности – Зощенко» вспоминает и Е. Замятина:
«Сам Замятин довольно подробно рассказывал о том, как он обучал серапионов языку, сюжету, ритму и инструментовке… Что же представляло собой творчество Замятина, каковы были его литературные позиции? В статье «О литературе, революции, энтропии и прочем» (сборник «Писатели об искусстве и о себе», 1924 год) он отстаивает право на еретическую литературу, так как-де она представляет собой единственное лекарство от энтропии человеческой мысли. Он писал: «…но вредная литература полезнее полезной: потому что она – антиэтропийна, она – средство для борьбы с обызвествлением, склерозом, корой, мхом, покоем». Он полагает, что ошибочная философия нужнее истинной: «Пусть ответы неверны, пусть философия ошибочна – ошибки ценнее истин: истина – машинное, ошибка – живое, истина – успокаивает, ошибка – беспокоит». «Реализм, – писал Замятин, – не примитивный, в сдвиге, в исканиях, в кривизне, в необъективности». На этих истинах, – пишет Плоткин, – воспитывался Зощенко…»
И замечательно, надо сказать, воспитался! Замятин считал риск абсолютно необходимым делом. И это правильно!.. Хотя и смертельно опасно.
Как в конце жизни разошлись «серапионовы пути»! Под одной обложкой они напечатались лишь однажды – в альманахе «Серапионовы братья» в 1922 году.
С самого начала образовалось два крыла – «западники» и «восточники». «Западники» (Лунц, Каверин, Слонимский) склонялись к динамичному действию в духе американских боевиков, к остросюжетный новелле, где главное – фабула. «Восточники» (Зощенко, Вс. Иванов) были за подражание фольклору, за работу с языком. Константин Федин, с биографией не совсем обычной (в 1914-м оказался на учебе в Германии, был интернирован и пробыл там почти всю войну), прославился интересным романом «Города и годы», написанным в 1924-м. Роман описывает революционные события на Волге, но события идут в обратной последовательности – от конца к началу! В 1933–1935 годах он пишет роман «Похищение Европы», который считается первым удачным политическим романом в Советской России. Вениамин Каверин стал одним из самых любимых советских писателей – все мы в школьные годы зачитывались его увлекательным романом «Два капитана». Каверин оказался одним из самых верных «братьев», поддерживал Зощенко всегда, даже в самые рискованные моменты.