Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
История с преподобным Сергием Радонежским случилась в те времена, когда я работала спецкором «Комсомольской правды», а в соседнем отделе работал молодой журналист Юрий, ставший впоследствии отцом пятерых детей. Но тогда у него родилась дочка Анечка, вскоре после рождения приговорённая врачами к смерти. Девочку поместили в Кремлёвскую больницу, зарубежные собкоры присылали лекарства, но всё это лишь продлевало агонию.
У журналистов свои способы борьбы. И Юрий с просьбой о помощи рассылал по редакциям разных стран фотографии семимесячной Анечки,
— Зря вы себя мучаете, — убеждали Юрия врачи. — Болезнь неизлечима.
Но Юрий, как радист погибающего судна, отчаянно посылал в пространство сигналы «SOS»: «Спасите Анечку! Откликнитесь, кто может помочь!» Откликнулась женщина-профессор из Америки, специалист мировой величины. Она прилетела в Москву всего на пару часов специально для осмотра Анечки. Осмотрела и тут же улетела обратно, сказав на прощанье ошеломлённому отцу:
— Готовьте жену — девочка этой ночью умрёт. Простите нас, но медицина бессильна, и спасти её может лишь чудо Божие.
Сообщить жене этот смертный приговор Юрий не смог и в ужасе бежал из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру. Как и многие из нас, он был тогда неверующим. Молиться Юрий не умел, но стоял весь день у раки преподобного Сергия Радонежского и плакал, плакал, плакал. Домой он вернулся за полночь, когда жена уже спала. А на рассвете, стараясь не разбудить мужа, жена уехала в больницу перепеленать Анечку. О дальнейшем рассказывала она сама:
— Подошла я к дочке и испугалась — Анечка была какая-то необычная. Я скорее к врачу: «Доктор, посмотрите Анечку. С ней что-то происходит». Врач наклонился к Анечке и вдруг как побежит в ординаторскую! Я обомлела. А из ординаторской уже бегут что есть мочи врачи и медсёстры и топочут, как стадо слонов. Окружили Анечку и стоят молча. А я гляжу и глазам своим не верю — у Анечки появилась кожа, а кости были уже твёрдыми.
Так по молитвам преподобного Сергия Радонежского свершилось чудо исцеления. Юрий после этого крестился и ушёл из редакции. А я лишь только после крещения поехала в Троице-Сергие- ву Лавру, умоляя о помощи преподобного Сергия Радонежского.
— Креститься, — услышала я перед крещением слова митрополита Антония (Блюма), — это всё равно что войти в клетку с тиграми.
Услышала — и не поверила. А после крещения обнаружилось — «тигры» жили в моей семье. Стоило зажечь лампадку и начать кропить дом святой водой, как на меня восставали: «Что за мракобесие? Прекрати!» Сын веровал только в компьютеры и медитировал по системе йоги. Папа доверчиво «лечился» у Кашпировского. А мама обидчиво заявляла, что уж она-то верует в Бога с детства, но тут же снимала с себя крест.
Разлад в семье я переживала так болезненно, что уже в слезах умоляла преподобного Сергия помочь обращению моих родных. Молебнов у его святых мощей я отслужила немало и, памятуя о чуде с Анечкой, ожидала — преподобный поможет и мне.
Теперь я знаю, что ожидание чуда «по требованию» идёт от горделивого желания повелевать Небесами. Но знаю и другое — молитва дарует такое утешение, когда и скорби вроде всё те же, а в душе тишина и мир. Но на молебнах преподобному Сергию Радонежскому почему-то сжималось сердце, и было чувство — надвигается гроза, и вот-вот грянет гром.
Гром действительно грянул. И через какое же мученичество приходили потом к Богу мои родные! Сын пришёл в Церковь, уже тяжело заболев. А потом умирал от рака крови мой папа, сказав перед смертью: «Дочка, купи нам с мамой дом возле Оптиной. Я хочу приехать туда навсегда». Не успел приехать — умер.
Слава Богу, что мама успела переехать в Опти- ну ещё в начале болезни и ходила здесь в церковь причащаться. А потом она слегла на долгие годы, утратив речь и, казалось, разум. Знакомые иеромонахи причащали маму на дому. А перед смертью пришёл незнакомый священник и отказался её причащать:
— Она же не понимает уже ничего. Вдруг отторгнет причастие?
Мама не вставала уже несколько лет, а из разбухших от водянки ног сочилась кровь. Но тут она умоляюще сложила руки для причастия и из последних сил встала на свои шаткие кровоточащие ноги.
— Вы сидите, сидите! — испугался священник, а причастив маму, сказал: — Да, такого благоговения я давно не встречал…
Может, это и есть награда за нестерпимую долгую мамину боль?
Уже после смерти моих очень стареньких родителей один знакомый спросил:
— А ты согласилась бы снова вымаливать веру для родных, если бы знала, какое мученичество впереди?
— Да, — ответила я не колеблясь.
И всё же крест оказался таким тяжёлым, что я изнемогала под его тяжестью. От страданий родных разрывалось сердце, и я выматывалась уже чисто физически, поспешая из одной больницы в другую. Раньше моим тылом были родители. А теперь наступила та пора одиночества, когда семь фронтов — ни одного тыла, и нет права на передых.
Однажды, уже в отчаянной надежде на помощь я поехала из больницы к преподобному Сергию Радонежскому. И вдруг расплакалась на молебне:
— Ты велик, авва Сергий, — жаловалась я святому, — но я усталая одинокая женщина. Я одна, одна, и некому помочь!
После этого случая ездить к преподобному я уже избегала.
Зашли ко мне однажды почаёвничать протоиерей с диаконом. За чаем разговор зашёл о «младостарчестве», и протоиерей с возмущением рассказал, как у них в епархии один такой «младостарец» благословил уйти в монастырь мать, бросившую на мужа малютку-дочь. С «младостарчества» разговор перешёл на другие недочёты священства, и протоиерей вдруг обратился ко мне:
— А вы что молчите?
— Простите, батюшка, — ответила я честно, — но мне знакомы лишь отцы высокой духовной жизни.
— Да вы романтик! — развеселился протоиерей. — А ну, приотверзите нам двери рая и расскажите об ангелах в наших рядах.
Я назвала имя своего духовного отца и имена тех, у кого окормлялась по благословению батюшки в последние пятнадцать лет.
— Как же вы правы, — воскликнул протоиерей, — есть, есть на земле подвижники! Но как, простите, вы вышли на них?